Седина в бороду
Шрифт:
– Луна! – прошептал тот. – Сегодня полнолуние… Эта луна… Она всегда воплощала для меня зло, одно лишь зло, она похожа на лицо мертвеца, столь же бледна и неподвижна. Она словно лицо моей Прекрасной. Мертвые! – простонал скрипач. – Мертвые! Я вижу их… я вижу, как поднимают они ее из реки, как с длинных волос стекает зеленая отвратительная слизь, а лицо так спокойно. О, моя Прекрасная! Твой чудесный голос умолк навсегда. Моя Любимая! А эта бледная луна смеется надо мной, этот мертвый круг смотрит на меня и смеется. О, как страшно мне!
Сэр Мармадьюк встал, ему хотелось утешить и ободрить
– Прочь! – вскричал несчастный. – Не троньте меня, не прикасайтесь, на мне лежит проклятие! Ее убийца все еще жив, он все еще весел, и проклятая луна знает о том и смеется, смеется… О, Боже, он ходит по земле, он наслаждается радостями жизни, а она покоится в могиле холодная и недвижимая! – Скрипка выпала из его рук.
Скрипач спрятал изможденное лицо в скрюченных пальцах, рыдания сотрясли его хрупкое тело. Сэр Мармадьюк попробовал утешить его, но скрипач пронзительно вскрикнул и оттолкнул участливую руку.
– Оставьте меня! Оставьте меня, это мой черный час, предоставьте меня луне.
Дикий крик, исполненный невыразимой тоски, прокатился над парком, и маленький скрипач распростерся на земле рядом с пнем, служившим когда-то троном детских игр, он обхватил старое дерево руками, прижался мокрой от слез щекой к шершавой коре и затих.
Сэр Мармадьюк медленно удалился, оставив маленького скрипача наедине с его болью. Стемнело. Серебро волос светилось на темной земле.
Глава III,
в которой читатель познакомится с юной квакершей Евой-Энн
Сэр Мармадьюк, тяжело опираясь на трость, с огромным интересом разглядывал стог сена. Конечно же, ему и прежде доводилось видеть подобные сооружения, но никогда еще столь прозаическая вещь, как сено, не вызывала в нем такого интереса. Сэр Мармадьюк смертельно устал, он попросту валился с ног. Он отошел слишком далеко от дома, пройдя не одну милю по пыльным нескончаемым дорогам, его изящные сапоги с кисточками на голенищах, совершенно не приспособленные для столь тяжелых испытаний, натерли на ногах кровавые мозоли, и вот теперь сэр Мармадьюк со сбитыми в кровь ногами, с ломотой во всех членах, разглядывал столь необычный для себя объект, а в его взгляде читался нескрываемый интерес.
Это был довольно высокий стог, он выглядел мягким и уютным, он словно обещал утомленному путнику роскошное ложе для его ноющих членов. Сено наполняло воздух ароматом, навевающим заманчивые мысли о предстоящем забытьи. И, самое главное, к стогу была приставлена лестница, так и манившая воспользоваться услугами чудесного ложа.
Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе.
– Сорок пять! – бормотал наш герой. – Как глупо и нелепо. Как все… – Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье.
Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом:
– Тише!
И голос, и рука, вне
всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой.– Послушайте, мадам… – начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки.
– О, помолчи же! – зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался.
В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос.
В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем.
– О, Господи – вздохнул толстяк. – Бедная несчастная глупышка.
– Да уж, воистину глупая девчонка! – проворчал худой.
– Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная…
– Ее следовало бы выпороть!
– Но, Эбенизер…
– Выпороть, Иеремия! Высечь как следует!
– Ты слишком жесток, брат.
– А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал…
– Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать.
– Послушайте, – вмешался в разговор человек с фонарем. – Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать.
– Верно, Джейкоб, верно! – вздохнул толстый Иеремия. – Надо искать, она не могла далеко уйти.
– Стог! – воскликнул тощий Эбенизер. – Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее.
– Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер.
– Она должна быть…
– Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно…
– Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться!
– Но может он забралась на стог, Иеремия…
– Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте… О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет…
– Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят!
– Тише, брат!
– Нам и впрямь следует поторопиться!
Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком.
Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить:
– Почему вы плачете?