Седьмая казнь

Даша знала его историю – Клавдия поведала. И едва сейчас Сергей сказал про родителей и сестру, вспомнила ее. Стало стыдно. Строит трагедию из того, что мужчина не спешит за нее бороться. Как будто это так важно!

– Я понимаю, – продолжил он, – это слабость. Сильный человек не боится обжигаться и страдать, но в данном смысле я и правда слабак.

– Просто ты никогда не любил. – И добавила поспешно: – То есть женщину, а не мать с отцом или сестру.

– Почему же? Любил до головокружения. Но до трагедии. После – нет. – Сергей посмотрел ей прямо в глаза. – А ты? Ты испытывала это чувство?

О, сколько она могла рассказать ему о своем чувстве! Но Даша коротко ответила:

– Да.

– К Марку?

И опять не захотелось кривить душой:

– Да. Причем, как ты сказал, до головокружения. Но сейчас выбрала твою позицию. Потому что тоже подрастратила душевные силы.

Даша собиралась поведать о том, что потеряла ребенка от Марка, но что-то внутри кольнуло, и передумала. Никто, даже Клава, не знала, сколько слез было пролито по ее так и не родившемуся малышу. Она видела его как живого. Сначала крохотного, завернутого в простынку с кружевным уголком, затем ползающего и бегающего, потом – отправляющегося в первый класс. Дальше она в своих грезах не заходила, потому что, представив сына в новенькой школьной форме и с букетом, долговязого, как отец, и с такими же удлиненными волосами, начинала рыдать навзрыд. Теперь, про прошествии двух лет, Даша с горечью понимала, насколько неправильно себя вела. Нужно было перенести всю свою любовь на росшего в ее чреве ребенка, а не страдать по Марку, порой забывая о том, что его продолжение находится у нее под сердцем…

Что, если кто-то на небесах наказал ее именно за это?

– Даша, а почему, когда ты вернулась, на тебе не было колготок? – услышала она и отбросила все посторонние мысли.

– Когда поднималась на крыльцо, оступилась, упала и порвала их, – придумала она на ходу. – С дырой на людях показываться неприлично. Уж лучше с голыми ногами.

– А Марк к тебе не приставал?

Дарья покачала головой. Затем глотнула вина и сказала:

– Давай больше не будем о Марке?

– Давай…

Сергей поднес свой бокал к ее, и они чокнулись. Даша через силу выпила чуть-чуть и поставила фужер на тумбочку. Больше не хотелось.

– У тебя есть на чем музыку послушать? – спросил Сережа.

– Нет. А зачем тебе?

– Как это? Не ты ли еще час назад предлагала мне потанцевать под блюзы?

– Прошел только час? – поразилась Даша.

– Немного больше, но двух еще нет.

– Подумать только, – пробормотала она.

Да, и двух часов не прошло, а все так кардинально поменялось! Она больше не хотела ни танцевать с Сережей, ни флиртовать, ни даже находиться с ним рядом. А очень жаль. Оставалось только надеяться, что это пройдет. Потому что с Марком она совершенно точно дел иметь не будет, а сердечный друг ей бы не помешал. Сергей мог бы стать им. Ведь еще два часа назад мужчина ей нравился!

– Я так понимаю, танцы отменяются? – спросил он.

– Переносятся на другой день. Прости, но я ужасно хочу спать.

– А я совершенно не хочу. Но не буду настаивать. Спокойной ночи.

– Спокойной…

Гость потянулся к ней, желая поцеловать. Даша думала – как обычно, в щеку. Сергей любил на европейский манер чмокаться, здороваясь и прощаясь. Но на сей раз он припал к ее губам. Именно припал, а не коснулся их.

Это был самый настоящий чувственный поцелуй. Который продлился недолго, но ведь и двадцати секунд достаточно, чтобы понять.

Сергей отлично целовался. У него почти такие же полные губы, как у Марка. И нежности ему было не занимать. И умения. Вот только, целуясь с ним, Дарья оставалась бесстрастной. Ей даже не было приятно. А было – никак. Хотя она отметила, что мужчина все делает, как надо. И выбрит гладко, так что щетина не царапает губы. И дыхание свежее. Сергей оказался столь же хорош в поцелуях, как и Марк…

Но был не Марк!

И это все меняло.

– Иди, – сказала Даша, отстранив Сергея. – До завтра…

Он не хотел уходить, но не стал навязываться. Еще раз коротко чмокнул ее в губы, пожелал спокойной ночи и удалился.

Когда за ним закрылась дверь, Даша упала на кровать, зажмурилась и… тихонько заплакала. Неужели она уже не сможет быть счастливой ни с одним мужчиной?

Глава 4

Дом спал. В нем царила абсолютная тишина. Даже неутомимая Райка, чьи вопли разносились по этажу еще полчаса назад, угомонилась.

Артур встал с кровати и прошел к шкафу-пеналу. Убрал туда бутылку коньяка, из которой наливал себе понемногу в течение всего вечера. Выпив граммов двести, он задремал, но его разбудили охи-вздохи Райки (комната, где она теперь обосновалась, располагалась неподалеку), и больше не смог уснуть.

Снова сходив к шкафу, Артур налил себе еще коньяка и вернулся в кровать. Действие выпитых до этого двухсот граммов прошло, о них напоминала лишь неприятная отрыжка. Пить не хотелось совершенно. А запах коньяка, обычно приятно щекотавший ноздри, раздражал и казался тошнотворным. Артур чувствовал себя алкоголиком, поднося спиртное ко рту. Только последние пьяницы вливают в себя спиртное, от которого их мутит.

В поликлинике работал один такой, Евлампий Водянович. Когда-то он был хирургом, что называется, от бога. Но спился. И теперь милостью главного врача трудился в поликлинике сторожем. Звали его все Водярычем, хотя как раз водку Евлампий не пил. На нее у него денег не хватало. Употреблял стеклоочиститель и прочую подобную гадость. Зажмуривался, зажимал нос пальцами и вливал в себя стакан мерзкой бурды, годной в лучшем случае на компрессы. Да еще и приговаривал: «Вот у меня сила воли – не хочу, а пью!»

Артур сейчас поступил почти так же, как Водярыч. Разве что нос не зажал, а просто постарался не вдыхать. Когда коньяк перетек в желудок, съел две дольки шоколадки и стал ждать, когда его наконец отпустит.

Все то время, что он находился в комнате, горел свет. Артур его не выключил. Ему было страшно оставаться в темноте. Хотя страшно ему было и при свете. Поэтому и пил.

То фото, что Артур нашел у себя в спальне, он сжег. Но получил такое же на следующий день. На нем тоже был запечатлен шарф и имелась такая же надпись – «УБИЙЦА». Артур не являлся поклонником фильмов в жанре «хоррор», откуда был взят этот прием, но понимал: тот, кто подкладывает ему фотографии, желает вселить в него чувство тревоги и неопределенности. Однако это не основная цель. Жизнь ведь не ужастик, созданный для того, чтобы щекотать зрителю нервы. Да и в кино за «пугалками» что-то следовало. Обычно расправа. Но такого развития событий Артур не допускал. К тому же смерти он не боялся. Он боялся неизвестности.

Вторую фотографию он тоже сжег. И стал ждать следующего шага того, кто поставил перед собой цель запугать его. Зачем? Артур не знал. Быть может, кто-то люто его ненавидит? Или человек просто болен? Или так ничтожен, что ему нравится ощущать свою власть над кем-то?

Но больше фотографий Артур не получал. Зато вчера…

Он крепко спал. И ему снилась Клавдия.

Вернее, не так.

Он крепко спал. И ему снилось что-то неопределенное. Абстрактные картинки сменяли одна другую, пока не раздался голос:

– Оставь меня, Артур, я от тебя устала!

Это говорила Клавдия. То есть ему сначала приснился ее голос, потом уже сама женщина.

– Скажи мне! – потребовал он. – Скажи, и я отстану!

– Я не буду повторять двадцать раз одно и то же.

– То есть между вами ничего не было? Тогда потрудись объяснить…

– Я не обязана тебе ничего объяснять!

Артур помнил эту сцену и не хотел видеть ее еще и во сне. Поэтому постарался подумать о чем-то другом, чтобы картинка сменилась. Но не тут-то было.