Седьмая встреча
Шрифт:
Снега на Острове не было, если не считать того, который лежал на самых высоких вершинах, что само по себе было бы благословением Божиим, ибо люди были избавлены от необходимости разгребать снег, пока их не перекосит от ишиаса, или мучить лошадей, свозя снег в море, но вот с полями было горе. Мерзлота.
Даже бабушка не сдержалась однажды, сидя в лавке на скамейке у двери:
— По-моему, мерзлота проморозила всю землю насквозь. Ей уже не оттаять. Как теперь сажать картофель, и вырастет ли трава на пожне? А черника, которой положено цвести и давать ягоды? Неужели нам придется довольствоваться прошлогодней мороженой клюквой и брусникой? А морошка? Нет
— Что толку думать о цене, которой мы должны расплачиваться, тем более говорить о ней, — откликнулась мать Эллы, которая стояла у прилавка и уже собиралась уходить. — На пароме один человек говорил, что большой грех всегда приносит несчастья, — прибавила она.
— Выходит, мы все здесь не без греха, — сказала бабушка.
— Грешнику не скрыться, рано или поздно все выплывет наружу! — подхватила другая женщина, и Руфи показалось, что она посмотрела через прилавок прямо на нее.
За день до сочельника Йорген получил из Лондона посылку и письмо. Руфь пошла с братом на почту, это было перед самым закрытием. Наверное, Йорген думал, что посылка будет большая, потому что захватил с собой санки. На вопрос Педера Почтаря, откуда у него такие важные знакомые, он не ответил.
Дома, минуя Эмиссара и мать, он пронес посылку прямо в свою комнату. Поскольку Руфь замешкалась внизу, он сбежал сверху и потащил ее за собой.
Она стояла и смотрела, как он с трудом пытается развязать узел бечевки.
— Возьми нож, — нетерпеливо сказала она.
Он отрицательно помотал головой и продолжал развязывать узел. Узел не поддавался. В конце концов он сдался и взял нож, но сперва захотел большим пальцем проверить остроту лезвия. И удовлетворенно хмыкнул, увидев на пальце тонкую полоску крови.
Через минуту он уже развернул мягкую белую шкуру с черными пятнами. Голова сохранилась. В глазницах поблескивали черные стеклянные глаза. Йорген положил ладонь на мягкую шкуру. Он сразу узнал ее. Прижав шкуру Эгона к щеке, он залился счастливым смехом. Шкура была хорошо выделана и подбита снизу толстой темно-коричневой фланелью.
Из шкуры выпала глянцевая рождественская открытка, раскрывающаяся, как книжка.
«Dear Jorgen, here is our Dalmatin Egon.
Forever yours, Michael». [19]
Был в посылке пакет и для Руфи. Холст, масляные краски и палитра. И книга об Эгоне Шиле. В свернутом рулоном холсте лежало письмо. Майкл желал ей в будущем счастья и хотел бы получить от нее весточку. «About everything» [20] . Свой адрес он написал большими печатными буквами, точно боялся, что она его не заметит или не разберет. Само письмо было написано мелким корявым почерком.
19
Дорогой Йорген, вот наш далматинец Эгон. Всегда твой, Майкл (англ.).
20
Обо всем (англ.).
Каждую неделю Руфь откладывала деньги. Бабушка служила ей банком. Дома деньги были бы в опасности. Это Руфь поняла сразу, как получила первое жалованье. Мать объявила, что она должна платить за свое содержание,
рая она теперь зарабатывает деньги. В решении этой задачки явно не обошлось без Эмиссара.Руфь разделила полученные деньги на две части и одну из них отдала матери. И решила, что это все. Когда мать спросила ее о следующем взносе, потому что ей понадобились деньги, Руфь, не вступая в объяснения, отрицательно мотнула головой. Мать обвинила ее в том, что она сидит у отца на шее. Руфь не ответила и на это. Но в доме сразу стало холодно и нечем дышать.
Несмотря ни на что, сбережений Руфи не хватало, чтобы поехать в город и сдать экзамен-артиум [21] , необходимый для поступления в институт. «Отче наш» и другие молитвы тут не помогали. Во всяком случае, девушкам на выданье, какой была Руфь. В их роду еще никто, став взрослым, не болтался без дела и не продолжал учения. Эмиссар предупредил ее о проклятии безделья. Руфь не приняла его слова близко к сердцу. Все-таки она единственная в семье каждую неделю получала твердое жалованье.
21
Экзамен-артиум — единый экзамен, который сдавался после окончания гимназии и давал право поступления в любой университет или институт.
Бабушка прятала ее деньги в ящик буфета. В свой тайник — фланелевый мешочек, где лежали шесть серебряных ложечек. С каждым днем мешочек становился все толще. И даже надулся, как маленькая колбаска. Бабушка никогда ей не говорила, но Руфь знала, что свои сбережения бабушка прячет среди вилок.
— Мне никогда не накопить достаточно денег, — как-то весной горько сказала Руфь.
— Накопишь, с Божьей помощью.
— У нас в школе говорили, что государство дает ссуду на учение тем, кто хочет стать учителем. Но я-то не хочу быть учителем.
— А кем же ты хочешь быть?
— Хочу писать картины.
— А на это государство дает ссуду? — спросила бабушка.
— Не думаю, — уныло ответила Руфь.
— Значит, ты должна стать учителем. А там видно будет. Надо только начать. Это главное. Пока не поздно. Жизнь — как дракон, у которого много голов и много пастей. Не успеешь глазом моргнуть, как он сожрет тебя.
— А тебя дракон сожрал?
— Меня? Еще что выдумала! Забудь об этом. Нет, это молодым плохо. Ты напиши в город, что тебе нужна ссуда.
— А мои домашние?
— Пошумят и перестанут. Главное, чтобы ты поехала учиться. А если что не так, я сама с ними поговорю.
— Если я сдам экзамены и получу ссуду, то смогу прожить в городе четыре года. Но ссуду нужно будет вернуть. Это непросто.
— Остаться на Острове тебе тоже будет непросто, — пробормотала бабушка и в последнюю минуту успела снять кофейник с огня.
Руфь освободилась от работы в лавке на те дни, пока шли экзамены. К счастью, Эмиссар уехал проводить свои собрания. Мать к ее решению отнеслась спокойно.
Йорген огорчился, узнав, что не поедет с Руфью. Но она обещала привезти ему из города подарок. И начертила на стене хлева черточки — по одной на каждый день, что она будет отсутствовать. Каждый вечер он должен зачеркивать по одной черточке. Так он узнает, в какой день ее надо встретить на пристани.
Она взяла немного денег из бабушкиных ложек, чтобы заплатить за комнату, которую ей предоставит школа. Самую дешевую. С ней будут жить еще две девочки, находящиеся в таком же положении.