Седьмая встреча

Она попросила его назвать такие картины, и когда он назвал большую картину на втором этаже, которая ей понравилась, она возразила ему:

— Мастерство, безусловно, важно. Но для меня важнее, когда картина задевает меня так сильно, что я уношу ее с собой.

Он слушал и приводил свои доводы. Но это не возводило между ними стену. Не так, как бывало, когда она в чем-нибудь не соглашалась с Уве. Руфь призналась Биргеру, что занимается живописью:

— Правда, я нигде не училась. Просто внутренняя потребность, — застенчиво прибавила она.

За разговором она вдруг поняла, что беседует с человеком, который понимает все, что она говорит. С человеком, который думает примерно так же и не стесняется говорить об этом.

Чувствуя на себе его взгляд, Руфь неожиданно для самой себя придумала сюжет картины: незнакомая рыжеволосая женщина спускается по лестнице и выражает радость при виде Биргера. Их глаза, прикованные друг к другу. То, что когда-то было между ними. Ее ревность. Материальность ее кожи, когда она быстро обнимает Биргера за шею. Нерешительное прикосновение при всей его безнадежности. И она сама, Руфь, стоящая на заднем плане, завершала этот треугольник.

Мысленно она заполнила весь холст и уточнила сюжет. Темные штрихи должны были подчеркнуть призрачную сердечность этой встречи. Каким-то образом взгляд Биргера, бегущий от женщины, стал центром картины. Самым важным в сюжете.

— Ты уезжаешь в субботу после закрытия конференции? — неуверенно спросил он.

— Да, а ты?

— Я останусь еще на денек, на воскресенье. Хочется увидеть и другие выставки, раз уж я оказался в городе.

— Это замечательно!

— Оставайся и ты!

— Вряд ли я смогу, — неуверенно ответила она.

В стеклах большого окна, выходящего на улицу, отражался свет фонарей. Ее охватило чувство безнадежности, и она рассердилась.

— Ладно! Я тоже останусь еще на один день! — к удивлению для самой себя заявила она.

— Вот и хорошо. Мы уйдем с прощального ланча и двинем в Союз художников. Ты видела музей Мунка? А Национальную галерею?

Ничего этого она не видела. Биргер был полон энтузиазма, и она позволила себе увлечься вместе с ним.

На улице они нашли телефон-автомат. У Руфи с Уве не было дома телефона, поэтому она позвонила соседям и попросила их передать Уве, что она не вернется в воскресенье с вечерним самолетом. Это было трусостью, но Руфь испытала облегчение и больше не думала об этом.

В воздухе стоял тяжелый дух осени и города. Свобода. Когда последняя галерея закрылась, на улицы уже спустились синие сумерки, но небо было еще светлое. Биргер взял ее под руку и сказал, что надо попытаться получить столик в Театральном кафе. Она позволила ему решать все за нее. Он знал город, она же была здесь чужая. Она сказала, что ему повезло: подумать только, провести молодость в Осло!

— Молодость есть молодость, она хороша сама по себе!

— Я уже не помню, — засмеялась Руфь.

— Глупости! Тебе нет и тридцати. — Он сжал ее руку. И позже, в Театральном кафе, он через стол дотянулся до ее руки и заказал вина.

Она смотрела на лампы под потолком, пыталась узнать людей, изображенных на портретах, разглядывала приходящих и уходящих гостей. Уве сказал бы, что все это «сказочно». А может, ему бы и не понравилось. Может, он просто ушел бы, потому что у него была назначена встреча с товарищем.

— Как думаешь, кто-нибудь уже использовал мотив с музыкантом?

Точно Биргер не знал, но думал, что, безусловно, использовал.

— Впрочем, ты могла бы написать это по-своему, — сказал он.

Да, но ведь она все время ищет чего-то нового. Мотива, которого никто никогда не писал. Он понял и сжал ее руку. Да, конечно, он все понимает.

Глядя в тарелку, она отняла у него свою руку.

Официант подвел к соседнему столику двух мужчин. Один заслонял другого своим могучим торсом в дорогом костюме. Он с трудом дышал и пытался протиснуть свои телеса и портфель между столиками, чтобы сесть на диван, одновременно горячо убеждая своего спутника, что намерен получить большую партию товара из Японии.

— Я вообще не желаю принимать участия в этих глупостях с «Самтексом» и «Барнтексом».

— Нужно брать лучшее у всех, — произнес знакомый голос.

В следующее мгновение Руфь уже смотрела в широко открытые глаза Горма Гранде.

Они и в самом деле зеленые! Я ничего не придумала, обрадовалась она.

— Я сделал что-то не так? — Биргер был где-то за тридевять земель.

— Нет! — наугад ответила она и перевела взгляд на ближайшую колонну. Наверху висел венок из головок ниссе или что-то в этом роде. У них были огромные усы.

Руфь опустила глаза по колонне вниз и, скользнув взглядом по полу, посмотрела на Биргера, думая, что избежать встречи с Гормом уже не удастся. Она сидела и ждала, когда у нее застучит сердце, но она словно окаменела. Кровообращение остановилось.

Как в тумане, она различала светлые волосы над темными плечами. Сверкающую белизной рубашку. Горм открыл рот и что-то сказал. Правый уголок рта быстро дернулся, и с обеих сторон губ обозначились глубокие ямочки. Губы закруглились вокруг какого-то не долетевшего до нее слова. Потом он отвернулся, и она могла спокойно наблюдать за ним.

Неожиданно его зеленые глаза впились в нее, а сам он встал и протянул ей руку.

Этого я уже не вынесу, подумала она, но все-таки встала с дивана. Его рука. Она держала ее в своей. Ощущала его кожу.

— Здравствуй, Руфь.

— Здравствуй, — с трудом выдавила она.

— Я не стану мешать, хотел только поздороваться с тобой. Вот уж не думал, что встречу тебя здесь, но, может быть, ты часто бываешь в Осло?

Он говорил тихо и все еще держал ее руку.

— Нет, — проговорила она, не зная, что ему сказать. Он смотрел на их руки, потом отпустил ее, и они одновременно сели. Руфь сосредоточила свое внимание на бороде Биргера. Она слегка вилась по бокам и в свете ресторана казалась почти розовой.

Руфь чуть передвинулась, чтобы не встречаться с Гормом глазами. Но теперь ей стало трудно смотреть в глаза Биргеру. Она попыталась откинуться на спинку дивана, чтобы Горм не мог видеть ее, но он сидел лицом к ней всего в метре от неё.

Она раскрыла сумочку, проверила, на месте ли записная книжка, ключи и носовой платок. Все было на месте.

Биргер заговорил об Эгоне Шиле, о котором Руфь рассказывала ему, пока они ехали сюда из музея Мунка. Ему хотелось посмотреть картины Шиле, пусть даже это будут репродукции на почтовых открытках.