Седьмой Совершенный

Ходжа Кахмас сделал паузу, затем сказал:

— Удивительное дело, стоит мне завести речь об исмаилитах, как я сбиваюсь на личность имама Джафара — таким обаянием обладает его личность, такое притяжение имеет для меня его фигура! После его смерти наступила путаница в делах наследования имамата. Кто-то, как уже было сказано, утверждал, что имам не может говорить неправду, а значит Исмаил жив и он махди, которого ждут. Другие сказали, что Джафар в завещании указал на сыновей — Абдуллу, Мусу и Хамида, — и у них появились свои приверженцы, третьи сказали, что имам — Мухаммад, сын Исмаила, потому что имамат не передается от брата к брату после Хасана и Хусейна, а передается только потомству. Рассказывать об этом можно очень долго, но возвращаюсь к тем, кто признал имамат Исмаила. Они утверждают, что после Исмаила седьмым совершенным был его сын Мухаммад. Они говорили, что имам никогда не оставляет людей без своего водительства явного или скрытого. Согласно их учению, кто умер не познав имама своего времени, тот умер языческой смертью. Они вели пропаганду на любом языке, в любое время, у них много прозвищ. В Ираке их называют батинитами, карматами, маздакитами. В Хорасане талимитами и мулхидитами. Они составили свое учение методом компиляции, перемешав многие положения философов. Они говорили, что нет религиозной обязанности, предписаний шариата. В каждом стихе Корана они могли найти такое, над, чем разумный человек не будет думать. Взять хотя бы недавнее произведение их апологета Мансур ал-Йамана «Китаб ар-рушд ва-л-хидайат». На основе сур Корана, мистики чисел и букв, этот софист доказывает, что седьмой натик, он же махди, будет из дома пророка, как Муса предсказал приход Исы ибн Масиха, так Мухаммад предсказал приход махди. Мансур ал-Йаман утверждает, что седьмой «натик» не принесет нового шариата, ибо придет в день Страшного суда и будет судить живых и мертвых. Магическое, по их утверждению, число семь они извлекали из всего. К примеру, если число десять, то путем сложных построений они доказывали что это не десять, а семь и три. Они считали своими доказательствами то, что небес семь, земель семь, тело человека имеет семь частей: две руки, две ноги, голова, живот и спина. Голова тоже имеет семь частей: два уха, два глаза, две ноздри и рот. И так далее и так далее. Они утверждают, что седьмой совершенный имам, иначе махди, уже пришел, но пока не может открыться. Вот собственно и все. А теперь я ложусь спать, ибо завтра судебное заседание, а меня предупредили, чтобы я пришел пораньше.

— Послушай, ходжа, — воскликнул Имран, — но у них же нет ни малейшей надежды на успех!

— Это почему же? — удивился богослов.

— Нельзя одурачить человека дважды одним и тем же способом. Люди должны помнить, что смена Омейядов Аббасидами не принесла облегчения.

— Подожди-ка, ты никак умничать начал, а? — вдруг разозлился богослов. — Давно ли ты слушал меня открыв рот, деревенщина, чурбан неотесанный. Простолюдин вроде тебя может получить облегчение в жизни только одним способом, не буду говорить каким. Все остальные способы только отягощают его жизненную ношу. Вот ты жалуешься на жизнь: налоги, тяжелая работа, обиды от власти. Наверное, ты думаешь, что пришел в этот мир радоваться жизни, жить счастливо! Простак, ты родился, чтобы тяжелым трудом зарабатывать на пропитание, страдать от несчастий, которые время от времени сваливаются на твою голову. Скажи, что хорошего есть в твоей жизни?

— Моя семья, — ответил Имран.

— Твоя семья, — желчно повторил богослов, — а что хорошего в том, что у тебя семья? От восхода до заката ты возделываешь свое поле, чтобы накормить свою семью. Будь ты один, разве понадобилось бы тебе столько работать? А твои дети, что кроме страданий тебе приносят они сейчас? Ты все время думаешь о них.

— А у тебя что, нет семьи? — спросил Имран, задетый за живое.

— Моя семья — это наука, — ответил богослов, — впрочем, мы отвлеклись. Возможно, ты и прав, люди могут помнить о своих обманутых надеждах и о событиях, с этим обманом связанных, но чувствовать их они не могут долго, а вот непосильное налоговое бремя они ощущают ежедневно. Аббасиды, придя к власти, вдвое увеличили харадж, пользуясь несоответствием мусульманского лунного и земледельческого солнечного годов, при одном урожае умудрялись брать налог два раза в год. Число несправедливостей по отношению к народу только умножилось. Всякая власть сама рубит сук, на котором сидит. Никто еще не извлек опыта из ошибок своего предшественника. А что остается людям? Только надежда, что новый мессия все-таки окажется справедливым. А люди повторяют одни и те же ошибки. Стремящиеся к власти обещают справедливость, а люди верят и на своих плечах несут их к власти, а потом удивляются: надо же, опять обманули — и начинают прислушиваться к новому авантюристу. А ты говоришь, нет надежды! Видел, сколько народу на собрании слушало, развесив уши, этого мошенника?

— Видел, — согласился Имран.

— То-то же, а теперь не мешай мне, я буду спать.

После этих слов ходжа Кахмас вытянулся на циновке, пробормотав напоследок: «Много понимать стал», замолчал и вскоре заснул.

* * *

Абу-л-Хасан, новый глава дивана тайной службы, выслушал доклад катиба, не отпуская его, просмотрел все документы, подписал счета и бумаги, отдал необходимые распоряжения и сказал секретарю:

— Объяви, что приема сегодня не будет.

— Повинуюсь, господин.

Катиб поклонился и вышел в приемную.

— Приема сегодня не будет. Господин Абу-л-Хасан вызван к вазиру. Прошу освободить помещение.

Негромко переговариваясь и выражая недовольство, люди стали расходиться. Катиб прошел за свой стол и принялся что-то записывать в журнал приема. Подняв голову, он увидел, что один из посетителей, мужчина плотного телосложения, остался и смотрит на него.

— Что? — сказал катиб. — Особое приглашение нужно?

— Скажи раису, что Ахмад Башир из Саджильмасы просит аудиенции.

— Я же ясно сказал, что приема не будет, — перебирая бумаги, раздраженно сказал катиб. — Что за люди, двадцать раз повторять надо.

Мужчина поднялся и подошел к столу.

— Нет, любезный, ты все-таки пойди и передай мою просьбу.

Катиб поднял голову и встретился взглядом с посетителем.

Что-то было во взгляде посетителя, отчего катиб, вопреки своей воле, поднялся и вновь постучал в дверь к главе дивана тайной службы.

— Там какой-то Ахмад Башир в приемной, из города… забыл какого города, просит, чтобы вы его приняли.

Абу-л-Хасан на секунду задумался, затем произнес: «Пусть войдет, я его жду».

Катиб вышел в приемную и сказал:

— Эй ты, как там тебя, можешь войти, подожди, я зарегистрирую тебя…. Ахмад Башир, как ты сказал город называется?

— Какой город? — спросил Ахмад Башир.

— Какой город, — кривляясь, передразнил секретарь, — город, откуда ты приехал.

— А-а, город называется Сучье Вымя.

— Как, как? — удивленно переспросил секретарь.

Но посетитель, толкнув дверь, уже вошел к раису. Абу-л-Хасан, завидев Ахмад Башира, поднялся и, обойдя стол, заключил его в свои объятья.

— Дорогой друг, как я рад вас видеть. Давно ли приехали? Да вы похудели, но вам это к лицу, помолодели.

Ахмад Башир действительно похудел, но выглядел не лучшим образом, вопреки утверждению Абу-л-Хасана. Чтобы добраться до Багдада, ему пришлось наняться в погонщики верблюдов; кроме того, в караване он выполнял много другой тяжелой работы, и это не лучшим образом отразилось на его внешности он почернел лицом и приобрел печаль во взоре.

— Я приехал вчера.

— А где остановились?

— Ночевал на постоялом дворе, сегодня сразу к вам.

— Прошу вас, садитесь, — предложил Абу-л-Хасан.

Ахмад Башир сел.

— Я как раз собирался отправить вам письмо, — Абу-л-Хасан поднял со стола пакет и издалека показал его бывшему начальнику полиции. Ахмад Башир, протянул было руку, но Абу-л-Хасан бросил пакет на стол со словами:

— А раз уж вы здесь, то мы объяснимся словами.

На самом деле Абу-л-Хасан только собирался написать в Сиджильмасу.

— Конечно, — сказал Ахмад Башир, — вы извините меня. Обстоятельства сложились таким образом, что я вынужден был приехать без приглашения.

— Да? Что же случилось? — с любопытством спросил Абу-л-Хасан.

— Меня сняли с должности, выгнали из дома, за мной началась охота.

— Что вы говорите! — воскликнул Абу-л-Хасан.

— Да, раис, — с горечью продолжал Ахмад Башир, — если бы вы знали, какие унижения мне пришлось вынести. Меня преследовали, убили мою рабыню, только чудо спасло меня от смерти. Говоря откровенно, раис, я попал меж двух огней. Удивляюсь, как местные власти осмеливаются наказывать человека, выполнившего свой долг перед халифом правоверных.

Понизив голос, Абу-л-Хасан сказал:

— Между нами говоря, дорогой друг, близость Кордовы всему виной, есть достоверные сведения, что наместник Кайруана заручился поддежкой потомков Омейя. Это вскружило ему голову, поэтому он начинает дерзить. Вы знаете, что он перестал чеканить имя халифа на монетах? Но это так просто не сойдет ему с рук. Эмир правоверных найдет способ прижать хвост Аглабидам. К сожалению, со временем окраины перестают подчиняться — это бич больших империй.

— Возможно, — сказал Ахмад Башир, — но мне от этого не легче, я потерял все. Они убили Анаис. Я любил ее. Мне очень тяжело.