Секрет на троих

Обычно, когда я в футболке, я ношу на руке подобие ремешка, только широкого тканевого, кожаный мне натирает шрамы. Я даже часы не ношу именно по этой причине.

Я знал, что она поняла, откуда эти шрамы, но не решалась меня расспросить. Я должен был сам просветить её.

– Я пытался покончить с собой. Однажды. Взял опасную бритву и пытался вскрыть себе вены.

Я развернул руку, чтобы ей было виднее, и одновременно с этим скрыл шрамы от посторонних глаз.

– Видишь, я резал не поперек, а вдоль, потому что где-то прочитал, что так сложнее их зашить.

– Почему? – Едва слышно прошептала она.

– Я не хотел, чтобы меня спасали. – Селин покачала головой и, не отрываясь, смотрела на моё запястье. Я видел, что она в лёгком шоке, однако продолжил.

– Я закрыл дверь в ванную изнутри, опустил руку в горячую воду, потому что так труднее остановить кровотечение.

– А потом? – Селин говорила с трудом.

– А потом я потерял сознание и очнулся уже в больнице.
– Селин осторожно дотронулась до моей кожи на запястье, чувствительность частично в этом месте была нарушена, и я не ощутил её прикосновения.
– Я не рассчитал силу разреза и перерезал себе сухожилия, - продолжил я, - врачи сделали что могли, но с тех пор я не могу сильно сжать руку в кулак, - я продемонстрировал ей, - и довольно плохо владею пальцами. Я, к примеру, не могу держать этой рукой нитку или гвоздь.

Селин снова дотронулась до моего шрама, но немного сильнее и я почувствовал теплоту её кожи.

– Как бы я хотела оказаться рядом с тобой в тот момент, - прошептала она.

Она немного повернулась на подоконнике всем корпусом, так чтобы окружающим была видна только её спина и, подняв мою руку, слегка коснулась губами моих уродливых шрамов.

Не смотря на то, что чувствительность в этом месте была на восемьдесят процентов утрачена, моя рука просто загорелась от этого прикосновения. В школе запрещались подобные проявления чувств, и мне оставалось только надеяться, что никто из учителей не видел этого.

– Я бы ни за что не позволила тебе сотворить такое с собой. – Продолжила она. – Жизнь одна и не стоит порой форсировать события.

Я попытался ответить по-возможности туманнее.

– Я не смог справиться с обстоятельствами, я решил, что жизнь кончена.

– А теперь?

Я уткнулся лбом ей в плечо. Она снова поцеловала мои шрамы. Я сам не заметил, как по щекам покатились слёзы. Я не понял, когда это произошло, просто мои щеки вдруг стали мокрыми и со скул на подоконник упало несколько слезинок. Я не мог ответить, иначе бы Селин поняла, что я плачу. А я старался никогда не плакать.

Но она поняла, просто, без слов. Она протянула мне бумажный платок и терпеливо ждала пока я, отвернувшись, приводил себя в порядок. А когда я повернулся к ней, она просто улыбнулась мне, словно ничего не произошло.

– А теперь я думаю, что был не прав. – Ответил я.

Прозвенел звонок, и нужно было расходиться. Я повесил сумку Селин ей на плечо, а свою взял в руку. Левую.

– Я как понимаю, это еще не конец? – Я имел в виду наши с ней отношения. Она улыбнулась.

– Ты такой забавный. Нельсон.
– Она специально произнесла моё имя отдельно от остальной фразы. Мне нравилось, как она произносит моё имя. Когда-нибудь я скажу ей об этом.

– Я найду тебя. – Пообещал я и растворился в узких коридорах школы.

Глава VIII .

АНГЕЛ.

«Ужасные переживания жизни дают возможность разгадать, не представляет ли собою нечто ужасное тот, кто их переживает».

Мне снился отец. Опять. Тот же самый взгляд, то же свирепое выражение лица, которое я запомнил, казалось, навсегда. Я никак не мог вычеркнуть его образ из своей памяти, как не старался. Я ненавидел его за память, которую он оставил со мной. Я желал бы всё забыть, но не мог. Вот уже два года страшные сны преследовали меня, порой я боялся заснуть и увидеть его.

Снова и снова увидеть его руки, ощутить кожей давно забытые прикосновения. Почувствовать подкатывающую к горлу тошноту.

Я знал, чем закончится этот сон. Я уже видел, как его руки блуждают по моему телу, как отлетают пуговицы от моей одежды. Мои слёзы и мольбы никогда не трогали его, почему же в этот раз сон должен закончиться как-то по-особому?

Я ощущал себя снова маленьким тринадцатилетним мальчиком, заново открывал для себя испуг и животный страх, когда до этого добрый и заботливый отец вдруг начал делать ужасные вещи.

Я искал для него оправдания, фантазировал, что он просто психически болен и его еще можно вылечить. Но правда была в том, что отец был совершенно здоров, просто он был не совсем обычный, о чем, конечно же, тринадцатилетний мальчик не догадывался.

А сон всё продолжался. Я чувствовал его руки везде, где только возможно, и не мог этому помешать. Он был сильнее и крупнее меня, он заставлял меня делать разные неприятные мне вещи. Заставлял думать, что я подонок, мерзкое маленькое существо, которому не место среди обычных людей, после того как со мной произошло это нечто ненормальное.

И я верил ему, я избегал посторонних, отгораживался от мира, не просил помощи. А он тем временем сильнее и глубже разрушал мою душу, уничтожая меня снова и снова с каждым новым разом.

И он еще набрался наглости говорить мне, что любит меня. После всего происходящего. Боже, в его словах было столько злой иронии!

Он любил меня! Да. С какой стороны на это посмотреть!

Он любил меня, как игрушку, как безвольного слугу, исполняющего любую его прихоть. Он так привык, что я безропотно ему подчиняюсь, что просто не допускал иной мысли.

Я до сих пор не могу понять, почему допустил, чтобы со мной делали такие ужасные вещи? Как я мог быть настолько слепым, чтобы не видеть, что он просто пользуется моим страхом. Страхом разоблачения, страхом осознания происходящего.

Если я не подчинялся, он бил меня, его удары были не сильными, но всегда очень чувствительными, а после этого он впадал в исключительную ярость. Он всегда твердил мне, что это я довёл его до такого состояния. И он был так груб со мной, что мне казалось, будто я больше не вынесу.

Тогда я закрывал глаза и растворялся в темноте. По моим щекам катились слезы, и я мысленно молил, чтобы это поскорей закончилось.

А в самом начале я пытался бороться. Пусть не самыми правильными способами, но пытался. Именно тогда я намеревался покончить с собой. Когда отец зашел в мою комнату вечером, чтобы как обычно пожелать спокойной ночи, но вместо этого вдруг резко вжал меня в кровать и принялся разрывать на мне пижаму.

Я застыл объятый парализующим страхом, я словно был во сне. Я помню свой голос, которым я пытался образумить его. Я был в шоке от того, что он делал со мной.