Секретарь обкома

Ветераны порешили, что, если они будут заседать все пятьдесят разом, толку из этого не получится. Они распределились по комиссиям: одна по делам, промышленности, другая по делам сельского хозяйства, третья и четвертая — по организации быта трудящихся и по делам социалистической законности. Возникла и такая комиссия: коммунистической морали. Возглавить ее поручили Черногусу. И вот он звонит и требует, чтобы Василий Антонович непременно съездил с ним по какому-то адресу и непременно перед пленумом кое-что посмотрел.

Некстати, некстати это, совсем некстати. Но и старика обижать не хотелось. Согласился слетать куда-то на полчасика. Выходя, сказал Воробьеву:

— Подвел, брат, ты меня со страшной силой. Вот бы и ехал сам.

Воробьев только руками развел: знаю, мол, что подвел, понимаю.

Черногус ожидал Василия Антоновича в подъезде музея. Одет он был тепло, на ногах боты с застежками. Вместе с ним собрались ехать ещё два белых деда, закутанных в шарфы. К удивлению Василия Антоновича, был тут и секретарь Свердловского райкома партии Владычин.

— Меня тоже пригласили, Василий Антонович, — сказал Владычин. — На том-де основании, что субъект, которого они нам с вами хотят продемонстрировать, работает в Свердловском районе. О нем Гурий Матвеевич уже рассказывал. Помните, у вас?

Василий Антонович посадил всех четверых в свою машину; через несколько минут уже свернули в улицу, на которой жил Черногус, миновали его дом и добрались до того конца, где улица упиралась в заброшенное кладбище. Возле кладбища, за глухими заборами, среди занесенного снегом большого фруктового сада, стоял двухэтажный, окруженный верандами и беседками оштукатуренный дом.

Черногус попросил остановиться, не доезжая дома.

— К соседям сначала зайдем.

Одна из соседок, старушка пенсионерка, бывшая работница текстильной фабрики, начала свой рассказ так:

— С трудов праведных, товарищи дорогие, не наживёшь палат каменных. Это народ уже давно определил.

— А тот дом разве каменный? — поинтересовался Василий Антонович.

— Каменный, каменный, батюшка. Из шлакоблоков. А сверху штукатурка. Красиво, ничего не скажешь. Восемь комнат в нем, при четырех душах живого народу. Сам, значит, хозяин. Хозяйка. Сын да сынова жена-молодуха.

— А кто он, хозяин-то? — поинтересовался Василий Антонович. — Я что-то запамятовал.

— Рабочий, — сказал Черногус. — С химического комбината.

— Вот то-то и дело, батюшка, — воскликнула и соседка. — То-то и дело что рабочий, а не нэпман, с которого бы и спросу всего — буржуй и только. А тут рабочий. Трубопроводчик он. Из кожи лез, дом строил. Три года строил. Все у него краденое — и шлакоблоки, и лес, и цемент, и крыша цинковая. Все, как есть, левачи ему по дешёвке возили. Три года, говорю, ездили. Курочка по зернышку клюет… А сад у него!.. Из Мичуринска яблони выписал. Корней двести понатыкал всюду — яблонь, груш, слив. Под ними, чтоб земли ни вершка не гуляло, — черная да красная смородина, клубника всякая, цветы… Букеты режет, у кого свадьба или похороны. Сад он уже давно насадил, ещё дома не было, в сторожке квартировал. Цепкие, и он и она, что кулаки. Зубами до этого богатства прогрызались. Ребята к нему, бывает, в сад норовят залезть. Кобелей двух завел — волкодавов. На ребятишек-то, на шалунов, — и волкодавы! Пролетарий трудящий!. Псы и те сознательней его. Ребята их подкармливают, — не трогают псы ребят. Обождите, говорит, проволоку по забору пущу электрическую, она вам даст! Вредный до чего, паразит. У меня сон плохой. А он в помощь своим кобелям сучонку в будке посадил, тявкалку. Аккурат здесь, за нашим забором. Брешет всю ночь, ворочаюсь, не усну. Пошла к нему, вызвала звонком к воротам, внутрь-то не зайдешь, кобели изорвут. Вышел. Говорю ему: так и так, батюшка, убери ее, прошу тебя, в другое какое место, за дом за свой, что ли, все не так слышно будет. «Да, да, — говорит, — «убери»! А вы сквозь забор — доски пооторвете — лазить приметесь. У меня возле забора самые ценные сорта растут». Так, подлец, и не дает людям спать. У нас в доме один машинист с паровоза живет. Давайте, говорит, отравленную коклету той сучке бросим. Говорить говорит, а не он, ни другой кто, не можем сделать такое. Жалко собачонку, она-то ни в чем не виноватая. — Старушка утерла лицо передником, спохватилась: — Чегой-то я! И не приглашаю. Люди стоят. Присаживайтесь, присаживайтесь! Стулья вот, диван, на табуреточку можно. Обмахну только… Поблагодарили, вышли на улицу.

— А сам-то он дома? — поинтересовался Василий Антонович, стоя возле внушительных глухих ворот, даже и снизу плотно заложенных толстой доской-подворотней. — «Демешкин», — прочел он на жестянке, прибитой возле калитки. — «Е. Т.».

— Елизаром Трифоновичем его зовут, — объяснил Черногус. — Дома он, дома. Поэтому мы вас и пригласили. У него выходной скользящий. Зайдемте.

Василий Антонович взглянул на другую надпись: «Во дворе злые собаки» — и, нажав на железную лепешку, которая приводила в действие щеколду калитки, с силой толкнул калитку. Калитка отворилась. Навстречу Василию Антоновичу вылетели два ревущих лохматых пса. Василий Антонович твердо шагал по расчищенной цементной дорожке к дому. Шли за ним Владычин с Черногусом, а следом и два белых деда. Псы гавкали, крутились вокруг, но подскочить к людям, которые не обращали на них никакого внимания, не решались.

На крыльцо вышел коренастый, плотный человек в валенках, в ватнике, ожидающе смотрел на непрошеных гостей.

— Принимай, хозяин, — весело сказал Владычин. — Собачки твои нас уже дружески поприветствовали. Славные собачонки.

Хозяин «принимать», видимо, не собирался. Все так же хмуро стоял на крыльце. Голова у него была не покрыта, ветер шевелил пряди седеющих волос.

— Можно и здесь потолковать, — сказал Василий Антонович. — «Мой дом — моя крепость». Без приглашения врываться не будем.

— Гражданин Демешкин! — с возмущением в голосе сказал Черногус. — Перед вами секретарь обкома партии товарищ Денисов и секретарь райкома партии товарищ Владычин. И мы вот три старых коммуниста… Извольте это понять, гражданин!

— А я что — пожалуйста!.. — Что-то дрогнуло в лице Демешкина. — Он распахнул дверь в дом. — Прошу, прошу! Я ж не знаю — кто. Мало ли…

— Ну да, конечно! Мало ли, вдруг махновцы налетели!..

Все были введены в большую светлую комнату, обставленную новой красивой мебелью, какую изготавливают где-то в Прибалтике, в Риге или в Таллине. Судя по всему, это была столовая.

— Прошу, прошу, — повторил хозяин. — Садитесь. Да вы, может, польты снимете? У нас] тепло.

— Горячие батарейки! — Черногус потрогал батареи отопления. — Так и пышут. Чем — углем отапливаетесь?

— Котел уж такой, угольный. Другим чем — не получится.

— А уголек где приобретаете?

— Да ведь, где выйдет. Со склада там… Отсюда, оттуда…

Хозяин был насторожен, напряжен. В сердце него, наверно, уже шевелился страх за свое добро.

Василий Антонович скинул пальто на один из стульев.

— Товарищ Демешкин! — сказал он, подсаживаясь к столу. — Вот товарищи утверждают, что вы член партии. Правда это?

— Точно. С тысяча девятьсот сорок третьего года. В армии вступал.

— Воевали, значит?

— А как же! По тому возрасту, какой у меня был в ту пору, все воевали. Не без этого. Орден Отечественной войны имею, шесть медалей.

— А как вы жили до приобретения этого дома? Где?

— По первоначалу, как демобилизовался, мне квартиру дали на Вокзальной, две комнаты. Потом домишко у одной вдовы купил, аккурат на этом месте стоял он, где дом сейчас. Так, халупка была.

— За сколько же вы его купили?

— А за двадцать пять тысяч. С участком вместе, с огородом, садом. У нее, верно, сад плохонький был. Я перепланировал.

— А где она, прежняя-то хозяйка?

— К сыну уехала. А уж куда, я и не знаю. Старая была. Одной жить неуютно. Уехала. За-брала монету и подалась.

— Так, А монета — двадцать пять тысяч — не малая монета. Откуда сумма такая у вас образовалась?

— Копил, товарищ секретарь. Откуда же ещё? Коплю и коплю, на книжку откладываю.