Секретарь обкома

Официантка принесла графинчик.

— Да, — сказал Лаврентьев. — Как бы все изменилось, если бы и в атом деле можно было придумать обратный ход. Смотри, как в природе, то есть в растительном царстве. Кипит оно весной молодостью. Зреет, вступает в силу летом, дает плоды осенью. А потом… Нет, не умирает. Уходит на покой, до весны. Весной вновь бушует по-молодому, обновленное, возрожденное.

— Ты поэт, Петр Дементьевич, лирик. Но не материалист, — сказал Василий Антонович. — Ты же агроном! Как ты не понимаешь, что не на покой растительное царство уходит к зиме. Оно умирает тоже. Кроме деревьев да многолетников. Но и у тех срок есть. А травы все, цветы… Увы, Петр Дементьевич! Следующей весной не они, а их дети растут и цветут — от корней, из семян, из отростков. Вечного ничего нет, кроме материи. В этом смысле и мы все бессмертны.

— Да, но это не утешает, — сказал Лаврентьев. — Возродиться в виде куста чертополоха!

— А может, розочка из тебя получится? Этакий бутончик! Красотки будут любоваться, пальчики колоть о тебя.

— Вот я вам скажу, если красоток дело коснулось, — заговорил Ковалев. — Ко мне один пришел и говорит: «Мучаюсь, говорит, сомнениями, товарищ секретарь. Разъясните мне, освободит» душу от груза размышлений. Как жить человеку? Можно строить, создавать, всю свою жизнь посвятить людям. Это хорошо?» — «Хорошо, говорю, очень хорошо». — «Вот и я так думаю. А товарищ мой один совсем иначе считает. Он говорит: иди ты со своими стройками, умирать будешь, что вспомнишь? Доменную печь или шагающий экскаватор. А я Дусь своих вспоминать буду, которые меня любили и я которых любил. А это как понимать, товарищ секретарь?» — «Что ж, говорю, и Дуси не плохо. Любовь, дорогой друг, чудесное чувство. Боюсь, что без него и доменных печей не было бы, и шагающих экскаваторов. Ни доменной печью Дусю не заменишь, ни Дусей доменную печь. Как-нибудь уж так, в комплексе рассматривайте все». — «Считаете?» — «Да, считаю». Так что вы думаете? Вчера в ЦК заскочил в обеденный перерыв, кляузу мне показали. Накатал-таки на меня цидулю. Секретарь обкома на моральное-де разложение его ориентировал!

Разошлись поздно. Василий Антонович заказал Старгород, поговорил с Софией Павловной. Слышно было не очень хорошо. Половины он не понял. Но ему важно было услышать ее голос, и спать он лег довольный.

Дни шли, пленум работал. Василий Антонович встретился за это время с министром химической промышленности, окончательно договорился о замене Суходолова. Министр повторил, что в министерстве давно сложилось мнение о Суходолове как о слабом работнике, но освобождать его не решались из-за него, Василия Антоновича, который занял другую позицию и поддерживает Суходолова. Конфликтовать не хотели, секретарь обкома — это секретарь обкома, ему на месте многое виднее, чем работникам министерства в Москве. Министр распорядился подготовить приказ о назначении новым директором на Старгородский химкомбинат главного инженера комбината.

Дело как будто бы было сделано. Но на душе у Василия Антоновича было нехорошо. Во-первых, удручало, что так легко расстаются с Николаем: чернильная загогулина росписи на листе бумаги — и человека нет. Во-вторых, беспокоило то, что именно он, его друг, хлопочет об освобождении Николая, о назначении нового директора. И, в-третьих, вновь Василию Антоновичу указали на его вину, что дело тянулось так долго.

К концу пятого дня пленум закончил работу. Выступали секретари ЦК, подводили итоги обсуждения вопросов, дали анализ положения в сельском хозяйстве, развернули программу новых работ.

Назавтра Василий Антонович отправился в ЦК, к секретарю, имя которого ему было названо ещё в тот день, когда Василий Антонович выступил на пленуме.

Поговорили о делах в области, Василий Антонович перечислил все вопросы, какие его волновали: строительство дорог, переустройство селений, механизация, реконструкция водных путей. Секретарь ЦК во всем его поддерживал. А затем заговорил сам:

— Я с вами вот о чем хотел поговорить, — сказал секретарь ЦК. — Вы интересно рассуждали о партийных комитетах на селе. Разверните такой опыт пошире. Посмотрим вместе, что получится. Сообщайте о результатах. Это очень интересно.

Василия Антоновича подмывало рассказать о разговоре с Артамоновым, который считает, что можно и так и так, не в том, мол, суть, а только в том, чтобы давать мясо, хлеб, молоко. Но не сказал. Посчитал, что это будет уж слишком мелко. Не ссылаясь на Артамонова, он высказал свои мысли об идейном воспитании коммунистов, о том, что для коммуниста годятся далеко не все пути, ведущие к цели, а только те, которые соответствуют идеалам строительства коммунистического общества, высоким, светлым и благородным.

— Безусловно, — поддержал его секретарь ЦК улыбаясь. — Тут у нас с вами расхождений нет и быть не может.

Секретарь ЦК ещё несколько лет назад сам был секретарем обкома. Он понимал Василия Антоновича с полуслова, отлично разбирался во всех его трудностях и сложностях, и разговаривать с ним, конечно, было легко. В его кабинете Василий Антонович чувствовал себя просто и значительно уверенней, чем на трибуне Кремлевского зала. Он сказал об этом секретарю.

— Честно говоря, — ответил тот, — я тоже и до сих пор, хотя уже не раз побывал на этой трибуне, все равно волнуюсь. Ведь тебя слушают тысяча, а то и две тысячи людей, и сказать им надо такое, чего хотя бы частично они не знали без тебя, сказать хотя бы немножко нового, а если уж и не нового, то, во всяком случае, и о старом по-новому. Иначе ты пропал. Требовательная трибуна. Понимаю вас, товарищ Денисов.

Из Москвы, как всегда, выехать было не легко. Ходили с Ковалевым в министерство речного транспорта, ходили с Лаврентьевым по другим министерствам, о чем-то договаривались, что-то согласовывали. Договорились о разведке магнитной аномалии. На все это ушло ещё дня три. Выехали под самый Новый год, так, чтобы только-только успеть в Старгород к утру тридцать первого декабря. Ехали довольные, получившие хорошую душевную зарядку. Возможно, что иногда думали об одном и том же, потому что когда Лаврентьев сказал: «Цыплят по осени считают, Василий Антонович», он ответил Лаврентьеву: «Да, да, вот именно. У нас народ не хуже, чем у них. Еще посмотрим. Может быть, ещё и на соревнование их вызовем».

29

София Павловна хлопотала о встрече Нового года. Времени оставалось мало: Василий Антонович приедет утром тридцать первого, сразу же, конечно, отправится в обком, ни о чем с ним не посоветуешься, все надо решать самой — кого приглашать, чем угощать.

Созвать гостей дело очень и очень не простое. Надо ведь так созвать, чтобы люди знали друг друга, доверяли друг другу, хоть в какой-то мере взаимно нравились, вызывали взаимную симпатию, не сковывали бы соседа. Самыми трудными и тягостными бывают те разношерстные компании, в которых людей никто и ничто, кроме закуски и выпивки, не объединяет. Такие компании собираются чаще всего на новосельях. Счастливые, получившие новую квартиру хозяева рассуждают так: надо позвать того, надо позвать этого, тот помогал нажимать там-то, этот звонил туда-то, нельзя быть неблагодарными. А ещё надо позвать подругу, а то она обидится, позвать приятеля — тоже может надуться, если не позовешь. Кроме того, как обойтись без тети Клани и дяди Кости? И вот соберутся все, кого надо благодарить, все, кто сочувствовал; в них растворится некоторое число самых близких друзей, да втиснутся на приставленных табуретках тети и дяди, — никто никого не знает, сидят, молчат, жуют и пьют, — да и то вяло. Какой-нибудь энтузиаст — такой непременно найдется — шумит, рассказывает анекдоты, провозглашает тосты, но в конце концов и он утихает. Хозяева все больше торчат на кухне, носят оттуда холодцы и винегреты, открывают бутылки, консервные банки и никак не могут понять, почему за столом такая тягостная атмосфера, — и свежие помидорчики среди зимы раздобыли, и ло-сосинку спроворили, такую свежую, малосольную, и грузди чуть ли не из Кашина специально привезли.

А то бывают компании другого рода, но все равно немыслимо тоскливые. Случается это у хозяев, для которых гости — мероприятие, упрочивающее их общественное положение. Приглашается товарищ из высокого учреждения, пусть он третьестепенное лицо в том высоком учреждении, но от него, именно от него, зависит протолкнуть, продвинуть какое-то важное дело хозяина дома; а уж к тому товарищу подгоняются другие гости — из друзей и знакомых хозяев. Они должны составить некий антураж, дабы гость из высокого учреждения видел, кем обычно окружены хозяин и хозяйка. Очень важно в таком случае заполучить какую-нибудь знаменитость — пусть посидит час, не больше, пусть скажет слово, не больше, пусть просто многозначительно молчит и ест салаты, но пусть товарищ из важного учреждения видит, кто запросто бывает в том доме. Хозяева в таких случаях оживлены, хозяйка сидит возле товарища из высокого учреждения, обнимается с его женой, хозяин демонстрирует свою оригинальность в суждениях. Поскольку все внимание хозяев сосредоточено на одной точке, гости мало-помалу разбиваются на группки, разбредаются по комнатам, на столе ничего не съедено, ничего не выпито, и в итоге хозяева даже не помнят, когда кто ушел и уехал, они провожали только гостя из высокого учреждения.

У Софии Павловны и Василия Антоновича созывались люди по признаку взаимного тяготения и ни по какому другому. Василий Антонович был до крайности щепетилен в таких делах. Иной раз и позвал бы человека, да опасается, как бы тот не подумал, что перед ним заискивают. За столом у Денисовых не скучали. И София Павловна, и Василий Антонович считали, что гостей надо занимать. Позвал — занимай. Если только поесть, люди могли бы и в ресторан пойти. Нет, ты их и корми вкусно, и сделай так, чтобы им было интересно и весело. Уставали оба за вечер, проводив гостей, валились в постель почти без сил, но гости уходили довольные, шумные, поминая хозяев добрым словом.