Секретная династия. Тайны дворцовых переворотов

«Мы не верим ни призванию народов, ни их предопределению, мы думаем, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, но мы вправе, основываясь на настоящих элементах, по теории вероятности, делать заключения о будущем», – написав эти строки в 1859 году, Герцен не скрыл своей надежды: «То, что было с московским периодом, то будет неминуемо с петербургским. И так, как реформа Петра убила московский порядок, так предстоящая реформа убьет петербургский» (Г. XIV. 54).

В эту же пору о тех же сюжетах с осторожностью высказываются и в России. Даже весьма умеренный историк М. П. Погодин 14 марта 1860 года вызывает «бурю рукоплесканий» в петербургском пассаже, заявив, что «появление новых документов о процессе царевича Алексея напоминает о праве и возможности произнести откровенный исторический суд над событиями и лицами эпохи русского преобразования»; аудитории были сообщены страшные подробности пыток и казней 1718 года. Затем Погодин, впрочем, отказался «судить преобразователя, особенно здесь, в Петербурге, где… каждый камень говорит о нем, на каждом шагу встречается его имя и память», и просил Бога «отпустить прегрешения и даровать мир душе Петра» [115] .

115

О взгляде Погодина на Петра I см.: Рубинштейн Я. Л. Русская историография. М., 1941. С. 270–271.

Примерно в это же время отрывки из письма Румянцева к Титову просочились в русскую легальную прессу. Хотя в газете «Иллюстрация» в начале 1859 года публикация этого документа оборвалась посередине – как объявила редакция, «по причинам, от нас не зависящим», – газета успела сообщить, что «это письмо давно уже ходит по рукам любителей отечественной истории» [116] .

Действительно, в 1850-х годах письмо передавали из рук в руки, переписывали. Мне удалось выявить восемь списков этого документа, не считая, понятно, публикации «Полярной звезды» и копий, явно заимствованных оттуда [117] .

116

Иллюстрация. 1859. 7, 21 мая, 4 июня.

117

Пять списков в ПД: список Н. Г. Устрялова (Ф. 14. № 16. Л. 26–30); безымянный, вместе с письмом А. Татищева к А. А. Ивановскому от 14 августа 1826 г. (№ 9291/LIII б. 69.11–12); почерком М. И. Семевского – вместе с «Описанием смерти Павла I» (Р. I. Оп. 24. № 86); с карандашной пометкой «от Б. Модзалевского 1916 г.» (P. II. Оп. 1. № 383); М. И. Семевского («Михайлованова»), близкий к списку № 3 (Ф. 274. Оп. 1. № 438. Л. 105–124). Кроме того, три списка в ПБ; из сборника материалов о XVIII в. (Ф. 73, архив Бильбасова. В. 8. Л. 5–13); из архива И. В. Помяловского (№ 71. Л. 214-222); из собрания М. И. и А. И. Семевских (Ф. 683. № 16. Л. 1–8).

Отличие списков от текста, опубликованного Герценом, незначительно: чаще всего это описки. Здесь же заметим только, что по крайней мере три списка из восьми восходят к М. И. Семевскому. Это объясняется особой ролью историка и публициста в распространении «Письма Румянцева к Титову». Именно Семевский пытался опубликовать «Письмо» в «Иллюстрации», и по близкому сходству его списков с публикацией Герцена можно заключить, что Семевский был в этом случае (как позже еще не раз) тайным корреспондентом «Полярной звезды» [118] .

118

Об этой деятельности М. И. Семевского см.: ТК, особенно гл. 7, 13; также гл. VII наст. изд. Любопытно, что список «Михайлованова», явно предшествующий IV книге ПЗ, даже завершается почти таким же примечанием, как публикация ПЗ: «Надо думать, что язык сего любопытного манускрипта изуродован против подлинника невежеством переписчиков, а главное – их небрежностью в обращении с языком сборника» (ПД. Ф. 274. Оп. 1. № 438. Л. 124).

Как и следовало ожидать, вокруг «Письма Румянцева» вскоре закипели споры. Первым высказался Н. Г. Устрялов, который напечатал письмо в своей книге и объявил его подложным [119] . Доводы историка весьма основательны: он нашел у Румянцева несколько неточностей и несообразностей. Кое-какие сподвижники Алексея, упомянутые в этом письме от 27 июля 1718 года как уже казненные, на самом деле погибли только в конце того года; никакого Дмитрия Ивановича Титова среди известных лиц Петровской эпохи не находилось. Наконец, одним из самых серьезных аргументов Устрялова было то, что письмо это распространилось лишь в середине XIX века. Действительно, все известные его списки относятся примерно к концу 1840-х – началу 1850-х годов. Где же пролежал этот документ почти полтора столетия, почему о нем никто прежде не слыхал – Пушкин, например, который был знаком с разнообразной литературой, ходившей в списках, и даже имел сверхсекретные мемуары Екатерины II?

119

Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т. VI. С. 294 и след. Текст письма см.: Там же. С. 619–626.

Новейшая подделка, заключил Устрялов, и это заявление его чрезвычайно не понравилось либеральной и революционной публицистике, враждебно относившейся к консервативному историку. В начале 1860 года ему отвечали два знаменитых русских журнала – «Русское слово», где уже начал печататься юный Писарев, и «Современник», который тогда вели Чернышевский, Добролюбов и Некрасов. Послушаем их доводы.

В «Русском слове» снова выступил Михаил Семевский, который, кстати, сообщил, что именно он познакомил Устрялова с письмом (о чем последний не счел нужным упомянуть). Поскольку же, скорее всего, именно Семевский передал Герцену послание Румянцева, его полемика с Устряловым как бы защищала честь заграничной публикации; историк сумел, между прочим, напомнить читателям, что «письмо Румянцева было напечатано в одном из русских сборников 1858 года» [120] .

120

Семевский М. И.

Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 1. Отд. Критика. С. 50.

Некоторые неточности документа, по мнению Семевского, идут от переписчиков: может быть, на самом деле Румянцев писал не в 1718-м, а в 1719 году; про кого написано, что они уже казнены, могло быть прежде «будут казнены» и т. п. Относительно неизвестного Титова Семевский замечает, что, во-первых, было несколько Титовых при Петре (правда, среди них нет Дмитрия Ивановича и его сына Ивана Дмитриевича). «Но, – продолжает Семевский, – еще вопрос: к Титову ли писал Румянцев? ‹…› П. Н. Петров, близко знающий отечественную историю и занимающийся ею в связи со своей специальностью – историей гравирования в России, сообщил нам, что на одном довольно старинном списке письма Румянцева он видел надпись: Татищеву» [121] .

121

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 93–94.

Семевский резко и во многом справедливо нападает на Устрялова за то, что тот хотя и опубликовал впервые в своей книге многие важные документы, но как бы нехотя, без должного разбора: «…не представил состояние общества, в котором оно находилось, когда из среды его исторгали почетных лиц, именитых женщин, гражданских, военных и духовных сановников, когда хватали толпы слуг, монахов, монахинь – заковывали в железа, бросали в тюрьмы, водили в застенки, жгли, рубили, секли, бичевали кнутами, рвали на части клещами, сажали живых на колы, ломали на колесах. Представить бы нам страх и смятение жителей Петербурга и Москвы, когда прерваны были по высочайшему повелению сообщения между тем и другим городом, а по домам разъезжали с собственноручными ордерами денщики, сыщики, палачи» [122] .

122

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 12–13.

Разумеется, в этих строках ясно видны политические симпатии юного Семевского, и его пафос относится не столько к 1718 году, сколько к своему 1860 году. Именно исходя из этой страстной предпосылки, Семевский защищает подлинность письма Румянцева: «Нельзя же отвергать его так легко, мимоходом, как это делает г. Устрялов. За письмо говорит многое: этот современный колорит, эта живость красок при описании самых мелких подробностей, эта необыкновенная выдержанность рассказа, тон – именно такой, каким должен был говорить верный денщик Петра Алексеевича. Подлоги литературные – достояние того периода, в котором литература получила последнее развитие: они являются в эпоху роскоши литературы. Кому бы вздумалось, для кого и для чего составлять частное письмо с таким старанием, с таким знанием и таким искусством, что почти каждый факт, каждое слово если иногда не соглашается с официальными историческими известиями, то всегда согласны с характером Петра, с характером окружающих его лиц? Устрялов не поднял всех этих вопросов…» [123] В этой и других своих работах Семевский сообщал, между прочим, об интересе к письму Румянцева А. С. Хомякова, полагавшего, правда, что «румянцевская записка есть полуофициальный документ, составленный по приказанию Петра» [124] .

123

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 50.

124

Семевский М. И. Царевич Алексей Петрович Н. Устрялова // Русское слово. 1860. № 2. С. 49; ср.: Иллюстрация. 1859. 1 мая. С. 318.

Одновременно, также в первом номере за 1860 год, с отзывом на книгу Устрялова выступил «Современник». Любопытно, что автором статьи «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» одно время считали Добролюбова. Комментатор статьи в добролюбовском Полном собрании сочинений [125] находил в ней «последовательность революционного демократа» и другие особенности добролюбовского подхода к истории и считал курьезной ошибкой, что статья об Алексее Петровиче в «Русском биографическом словаре» «приписана Пекарскому, тогда как это есть работа Добролюбова».

125

Добролюбов Н. А. Т. 4. С. 496–499 / Коммент. А. В. Предтеченского. Подробнее об этом эпизоде см.: Рейсер С. А. Палеографии и текстология. М., 1970. С. 220.

Между тем П. П. Пекарский, несомненно, и был автором этой работы, и в последнее собрание сочинений Добролюбова статья «Сведения о жизни и смерти царевича Алексея Петровича» уже не внесена. В фонде П. П. Пекарского хранится черновой автограф основной части этого сочинения [126] .

Составитель приведенного комментария, убежденный в авторстве Добролюбова, исходил при оценке статьи не только из ее содержания. Тот же текст, написанный П. П. Пекарским, пусть одним из лучших представителей либеральной исторической школы, не вызвал бы некоторой части приведенных характеристик.

126

ПБ. Ф. 568 (П. П. Пекарского). № 56.