Секретные доклады
Шрифт:
Судья составил приговор: «Нам всем известно стало,
Что некий Ван, сластолюбивец, блудодей, презренный,
Скрыв имя, пол, вёл образ жизни, необыкновенный,
Кем он на самом деле был, то общество не знало.
Намазавшись румянами, он проводил ученье
Тайн «Белых Лотосов» монахов, всеми запрещённых,
И тайно проповедовал свои нравоученья,
О сексуальных методах искусства, изощрённых,
Вводя в искус простой люд и девиц, ликопрекрасных,
Вёл в комнаты свои и заставлял их раздеваться,
И
Входил в них, и сопротивленье было их напрасно.
Соединяя длани, на молитвенном он ложе
Мог извлекать стебель, нефритовый, как будто чудо,
Никто не мог подозревать, на что это похоже:
Монахиня или монах, в соитье был покуда.
Когда лежал он, лотос, золотой, освободивши,
Кто знать мог, кем он был на деле, девой иль мужчиной?
Подобно змею в пещеру драконову проникши,
Овладевал он телом так в игре, неодолимой.
Необходимо обиталище разрушить блуда,
Пресечь всё то, что осквернением души чревато,
Лишить возможности грешить виновника разврата,
Отняв его жизнь, в назидание простого люда».
Прочитан приговор был, сделаны приготовленья
Для казни его, и жестокой пытки в наказанье,
И лицедей, изнеженный, не выдержал мучений,
Дух испустил. Его храм был сожжён до основанья.
Монахини его же тридцать палок получили,
В певички были проданы для разных развлечений,
В пруду монаха тело, молодое, утопили,
Таким путём закончились монаха приключенья,
Но среди женщин этих и такие находились,
Не смог кто пережить его трагической кончины,
Узнав о его гибели, они вдруг удавились,
Видать, любовь с уходом в мир, иной, стало причиной.
Монах чинил обман с развратом долго, как известно,
А умер, ему места не нашлось для погребенья,
А мог прожить ещё жизнь долгую он интересно,
Если б одумался и приял нужное решенье.
Прервал б монашество, нашёл себе жену по вкусу,
Остепенился и исправил бы своё сознанье,
Жил бы как все, не поддавался больше бы искусу.
Не дожидался бы конца, за всё, как наказанья.
Буддийская есть поговорка, как стихотворенье:
«За каждый добрый, злой поступок ждёт вам воздаянье,
Пусть не известен срок, но ещё грянет наказанье,
Как и даруется награда за добра свершенья».
История другая есть, где дева, став мужчиной,
Любви добилась и возлюбленного получила,
Любовь где, настоящая, всему была причиной,
Которая возлюбленных сердца соединила.
Раз за Восточными Вратами областного града
Хучжоу в доме служащего семья проживала,
Дом был великолепный, находился внутри сада,
Все жили счастливо, и им всегда всего хватало.
Хозяин вскоре умер, и жена вдовою стала,
Сын с дочерью
остались, ей двенадцать лет лишь было,Но красотой, умом она подруг превосходила,
Была худой, недоедала и порой хворала.
Понятно, что вдова за дочь всегда переживала,
Старалась делать всё, чтоб оградить от всех напастей,
Не расставалась с ней, возле себя её держала,
Чтоб с нею не произошло каких-либо несчастий.
Однажды в доме настоятельница появилась
Монастыря Цуйфань – «Обитель Бирюзы Плывучей».
Вдова обрадовалась гостье и ей поклонилась,
Так как когда-то её знала в жизни их, кипучей.
Монахиня была умна, умелицей считалась,
Поддерживать беседу с простотою, небывалой,
Уста, цветистые, имея и язык, лукавый,
Хоть и любила поблудить, святошей представлялась.
С ней в храме жили две молоденькие ученицы,
Там с ними непотребными делами занималась,
Увидев у вдовы очень красивую девицу,
Решила, чтобы с ней в монастыре она осталась.
Вдову она спросила: «Сколько лет дочурке вашей»?
– «Двенадцать, – та сказала, – она многое уж знает,
Но слабенькая, из болезней вот не вылезает,
Тревожусь и хочу, чтоб она стала ещё краше».
– «А вы молились за неё»? – монахиня спросила.
–
Своё высказывали сокровенное желанье»?
– «Чего только не делала, – вдова её говорила, -
Но ничего не помогло, к ней Будды нет вниманья.
Сидит проклятая в ней хворь, видно, судьба такая,
Со злой планетою столкнулась, крутит что над нею».
Игуменья сказала: «Но причина здесь другая,
Хочу взглянуть на знаки жизни те, что правят ею».
Монахиня тут на себя вид важный напустила
И принялась гадать на листьях над её судьбою,
Потом торжественно ей точку зренья изложила:
– «Не нужно больше оставаться дома ей с тобою,
–«Стара я, – возразила та, – мне жалко с ней расстаться,
Но я на всё согласна, лишь была б она здорова,
Вот только чем же она будет где-то заниматься,
Что будет делать, не имея собственного крова»?
– «Просватана ль девица ваша»? «Нет», – та отвечала.
– «Её судьба столкнулась с одиночества звездою,
В замужестве будет болеть, – монахиня сказала, -
Уж лучше в храм её послать монахиней со мною.
Она покинет суетный мир, беды все исчезнут,
И радость преумножится, здоровье укрепится,
В тиши монастыря чтенья сутр ей будут полезны,
Её душа в святой обители преобразится».
Вздохнув, сказала мать: «Всё это – верно, в самом деле,
Поступки, добрые, должны на лицах отражаться,
Как у Будды, хоть мне и жалко с дочкой расставаться,
Но что поделаешь, забочусь я о её теле.
Глядишь, вдруг заболеет и помрёт, пойдёт всё прахом,