Секретный фронт

– Город устоит. Вы же видите, Харальд, как медленно продвигаются русские. И это они ещё не дошли до наших главных укреплений и линий обороны. Но даже если они бросят на штурм всю свою армию, Кенигсберг выдержит удар и встретит утро судного дня непокоренным.

– Дата судного дня постоянно переносится, - заметил Хиршфельд. – Убежден, мы продержимся хоть до конца весны. Но это крайний срок. Для надёжности я провел бы красную черту по рубежу апреля и мая.

– Дорогой мой Харальд, - Отто вздохнул, - мы можем сколько угодно говорить, рисовать на календаре отметки красным карандашом, даже приводить оперативные сводки… у наших коллег в Берлинских научных учреждениях так и будут свои сроки. Совместные с японцами испытания в Тихом океане выявили некоторые недоработки в конструкции ФАУ-2А10, кроме того, потребовались существенные переделки в системе управления и наведения. Но главное – вносятся исправления в систему детонации атомного заряда. На всё это требуется время и тут лучше действительно не спешить, ведь права на ошибку больше нет. Ракета, которую охраняет ваш полк, уникальна и бесценна.

– Можно запустить две А10 с обычными зарядами. Как понимаю, даже они гораздо мощнее тех, что используются в обычных ФАУ-2. Вероятность успеха возрастет вдвое. Даже при наличии недоделок. Здесь, как понимаю, важнее всего эффект, показательность акции, а не урон, нанесенный противнику.

– Нет, Харальд, нам требуется не просто показательный Удар Победы, нам нужен Окончательный Удар! Неожиданный, мощный, который не только продемонстрирует англичанам и американцам могущество немецкого оружия, но и гарантированно устранит верховное командование главного врага – русских. Вместе с их столицей. Даже сто ракет с обычными зарядами не справятся с такой задачей.

– А одна ракета с атомной боевой частью это сделает? – Харальд удивленно взглянул на Штиля.

– Вот именно! Разрушительная мощь атомного заряда невероятна! К сожалению, на сегодняшний день построена лишь дюжина таких зарядов и меньше десятка способных доставить их по назначению ракет. Минус наша ракета, останется восемь.

– Их больше не строят?

– До запуска нашего экземпляра, работы приостановлены. Окончательный Удар станет заодно и генеральным испытанием. Три в одном. В случае успеха, даже существующего количества ФАУ-2А10 будет достаточно, чтобы диктовать свои условия. Межконтинентальные баллистические ракеты с атомными зарядами станут восемью чудесами света новой эры. Как вам?

– Красиво. Только их десять. Две у японцев.

– По факту их вовсе две, как раз у японцев, - Штиль вздохнул. – Не считая вашего экземпляра, все ракеты модели А10 спрятаны в штольнях неподалеку от Доры, а заряды хранятся где-то в секретных бункерах… даже я не в курсе, где именно. Чтобы привезти заряды и снарядить ракеты потребуется уйма телодвижений, материальных затрат и времени. В моем ведомстве это называют подстраховкой, но как по мне, это форменный саботаж!

– Не страшно, ведь противник-то об этом не знает.

– Надеюсь, и не узнает. Берегите ваш форт, берегите оружие победы, берегите себя, Харальд. Уверен, что вернусь уже в мирный Кенигсберг. Прощайте.

Отто фон Штиль поднялся в самолет и второй пилот тотчас поднял трап и захлопнул дверь.

Харальд придержал фуражку, чтобы не сдуло потоком воздуха от винтов, проводил взглядом выруливающий на взлетную полосу самолет и развернулся кругом.

Что ж, Штиль отработал честно, до конца. Встретил груз «СР» - два больших контейнера-термоса с последней промышленной партией сыворотки, и улетел тем же бортом. Претензий быть не может. А что, фактически, бросил свою лабораторию, подопечных, сослуживцев и друзей, так это глупость. Не женат на них, чтобы хранить верность до гроба.

Опять же – «оружие победы». Если оно действительно сработает, слова Отто, которые сейчас кажутся бравадой, станут сбывшимся пророчеством. Война закончится и тогда история обернется так, будто бы никто никого в пекле не бросал. Просто все знали уже тогда, в середине холодной зимы сорок пятого, что победа не за горами и беспокоиться не о чем.

Хиршфельд дал отмашку солдатам, и они с легкостью подняли, а затем осторожно погрузили контейнеры в кузов грузовичка. В каждом из контейнеров находились термосы емкостью в двести литров. На «подготовку» каждого солдата-берсерка уходило по литру с четвертью.

«Нетрудно подсчитать, что этой партии хватит на триста двадцать бойцов. Штиль обещал, что с новыми добавками сыворотка будет менее агрессивной и солдаты проживут хотя бы полгода, а не три месяца, как предыдущие три группы. Очень надеюсь, что это правда».

Четвертая, ныне действующая группа была «подготовлена» всего три недели назад, а по численности она получилась самой крупной, более трех тысяч штыков – Непобедимая Дивизия! За глаза полк Харальда так и называли, расшифровывая для непонятливых: «называется полком, мощью – дивизия». Так что, до конца марта оружие победы оставалось под надежной охраной. А вот в апреле…

«В апреле почти вся моя Дивизия будет отправлена в секретный крематорий и на посту останется лишь резерв, триста двадцать бойцов-берсерков. Тоже немало, учитывая их способности, но… лучше бы ученым поспешить и запустить ракету до апреля. Иначе сбудется именно моё предсказание, а не Штиля, и в апреле Кенигсберг станет русским. Вряд ли фюреру понравится такой подарок на день рождения».

15. Наши дни, Москва

Самый заметный персонаж на ярмарочной площади это городской сумасшедший. Самый малозаметный – он же. Всё зависит от его поведения. Если он двигается, выкидывает фортели, выписывает кренделя и выкрикивает белиберду, все смотрят на него. Если же он замирает, а тем более – садится на паперти, все смотрят мимо него. Зачастую ему достаточно просто умолкнуть и шаркать по своим сумасшедшим делам более-менее ровно, без подскоков. В этом промежуточном случае его будут видеть, но внимания уделят не больше, чем любому другому прохожему в толпе.

Когда дверь кабинета открылась и вошел «садовник», Леонид ничуть не удивился. Репин мог хмуриться и строжиться сколько влезет, но убедить обитателей базы, что этот чокнутый парень какой-то там враг, у него не выходило. «Садовник» бродил, где вздумается и никто ему даже не пытался помешать. Никто. Включая плотное оцепление вокруг «башни», вооруженное тепловизорами.

«А вот этот момент интересен, - Зимин смерил «садовника» взглядом и вопросительно вскинул брови. – Если все «прохладные» записаны Репиным в условные враги, то этого парня следует всё-таки запереть, юродивый он или нет, просто для порядка. Но в народе слишком крепка память о традициях предков. Юродивых не трогают, даже если очевидно, что они опасны».

– Пойдем, пойдём, - «садовник» махнул Зимину и подмигнул. – Под лестницей! Тайна под лестницей! Ты представить не можешь, какая тайна!

– Почему же не могу? – Зимин потянулся. – Могу. Очаг, нарисованный на куске грубого холста, а за ним дверца.

– Пойдём, пойдём! – «Садовник» подмигнул другим глазом и попытался состроить какую-то гримасу, но вышло у него черт знает что. – Я покажу! Она ждёт!

– «Она» это «тайна»? – Зимин поднялся. – Ладно, давай разомнемся. Золотой ключик не забыл взять?

– Всё спрятано там… там, - «садовник» указал пальцем в пол. – Двенадцать ступенек на каждом марше, шесть маршей, дверь, подвал… дверь… тайна! Большая тайна! Тссс!

Он приложил палец к губам и пошел к лестнице. Между прочим, пошел почти бесшумно, как заправский разведчик.

На лестнице никто не дежурил, поэтому в подвал удалось спуститься беспрепятственно. И дверь оказалась не заперта.

Подземелье выглядело мрачновато, но это признак всех помещений такого типа. С уютом в них не очень по определению. Здешний подвал был устроен просто. Коридор и девять дверей. По четыре слева и справа и одна в конце. Но это были нормальные двери, с косяками, ручками и магазинными номерами на двустороннем скотче.