Секс и эротика в русской традиционной культуре

Судя по сборникам исповедных вопросов, куда более распространенным было сожительство — прелюбы— «осподина» с рабою при наличии у него венчанной жены. С давних пор таких холопок, приживших от господина «чад», называли на Руси меньшицами— вторыми женами. Число вторых, «неофициальных», семей учету не поддается, но их существование оказывало, разумеется, влияние на брачность, рождаемость, детность и иные демографические показатели. [106] Блудс рабою как пережиток многоженства (или как вполне реальная черта неистребимой склонности мужчин к смене сексуальных партнерш), стал представляться к XV в. одним из наименее значительных и требующих внимания грехов.

106

Подробнее о меньшицах см.: Pushkareva N. L.Women in the Medieval Russian Family from the Tenth through Fifteenth Centuries // Russia's Women. Accomodation, Resistance, Transformation. Berkley; Los Angeles; Oxford, 1991. P. 32.

Вынести аргументированное суждение о самом многоженстве в допетровской России X–XVII вв. трудно из-за отрывочности данных. Известно, однако, что в домонгольский период, до начала XIII в., деятелям церкви время от времени приходилось иметь дело с открытым прямым двоеженством. Пока канонические сборники заверяли прихожан, что жить «бес стыда и срама с двумя женами» означает жить «скотьски», и назначали отлучение от причастия, летописцы (начиная с описания «подвигов» кн. Владимира I (980–1015), имевшего несколько сотен наложниц и восемь «водимых» (законных жен), пристрастно фиксировали подобные ситуации. О том же говорят и некоторые нормативные памятники, [107] упоминающие, что «друзии (некоторые) наложници водят яве (держат открыто) и детя родят, яко с своею (женою)», что в имуществе умершего главы семьи может возникнуть «прелюбодейна часть», полагающаяся незаконной, не «водимой» жене и детям от нее. [108] В среде «простецов» наличие вторых семей тоже было в принципе возможно. [109] Появление же в летописях сообщений о побочных семьях в среде знати вызывалось скандальностью самой ситуации и в то же время ее распространенностью.

107

Канонические ответы митрополита Иоанна II // РИБ. C. 18. Ст. 30, C. 69–70; Романов Б. А.Указ. соч. C. 192; ПСРЛ. T. 1. Лаврентьевская летопись. Под 980 г. С. 34; Т. 2. СПб., 1910. Под 1173 г. С. 106; под 1187 г. С. 135–136. Указ князя Всеволода о церковных судах // РЗ. Т. 1. С. 250–254.

108

В западноевропейской литературе в настоящий момент также высказано немало сомнений в том, что «средневековое общество кишело бастардами»; случаи сожительства и побочных семей были, но не они определяли картину. См.: ToubertP.Le Latium m'eridional et la Sabine du IX-e s. `a la fin du Xll-e s. Rome, 1973. P. 780 (Ch. Les structures familiales. P. 693–787).

109

Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 171. Л. 267 n.

Деревянныйфаллос из свадебного набора. Старая Русса. XI в. Раскопки А. Ф. Медведева. (Рыбаков Б. А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 41).

Ритуальные глиняные статуэтки, изображающиерожаниц — богинь плодородия, которым поклонялись славяне-язычники. Триполье. IV–III тыс. до н. э. (Там же. С. 182–183).

Грехопадение. Фрагмент картины «Символ веры» из Преображенского собора Соловецкого монастыря. Сер. XVII в. Изображение Змея-Искусителя в виде женщины-искусительницы. (Брюсова В. Г. Русская живопись XVII в. М., 1984. Таблицы. № 115).

Дмитрий Григорьев, Иван Карпов, Тимофей Ростовец. Фрагмент композиции «Страшный суд» росписи западной стены церкви Спаса в Ростове. 1680-е гг.Блудницы. (Там же. С. 123).

«Воздвигну в нем похоти телесныя и потом введу его в большую погибель…» Сценасовращения. Лубок. Гравюра на меди XVIII в. (Лубок. Русские народные картинки XVII–XVIII вв. М., 1968. № 69 (нижняя)).

«Ах, черноглаз, поцелуй хоть раз…» Лубок середины XVIII в. Изображениелюбовных объятий в народных картинках. (Lubok. Russische Volksbilderbogen. 17. bis 19. Jh. Leningrad, 1984. № 43).

Фрагмент фрески «Страшный суд» в церкви Благовещения в Ярославле.Блудники. Типичное для древнерусской фресковой живописи изображение обнажённых без первичных половых признаков. (Брюсова В. Г. Фрески Ярославля XVII — первой половины XVIII в. М., 1969. С. 99).

Сусанна и старцы. Фреска северной паперти церкви Воскресения. 80-е гг. XVII в. Первыеэротически окрашенные изображения женского тела в древнерусской живописи. (Там же. С. 112. № 82).

Давид и Вирсавия. Фреска церкви Иоанна Предтечи. 1694–1695. Изображениеженской наготы целомудренно, однако в нем появляются эротические символы, которые ранее относились лишь к «блудницам», — водопад вьющихся волос и большая, полная грудь. (Там же. С. 103. № 71).

О стремлении древнерусских мужчин к сексуальному разнообразию и готовности к частой смене партнерш косвенно свидетельствует и сообщение митрополита Ионы (XV в.), ужаснувшегося тому, что — несмотря на запрещение оформлять третьи браки — «инии венчаются незаконно… четвертым и пятым съвкуплением, а инии — шестым и седмым, олинь (один) и до десятого…». [110] В сборниках исповедных вопросов встречаются описания ситуаций группового секса, однако, как правило, между родственниками («аще два брата с единою женою осквернятся или две сестре с единым мужем…»). [111]

110

Стоглав. 1551 г. Гл. 69 // РЗ. T. 2. C. 344–349; Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссией. СПб., 1841. Т. 1. № 267. С. 498; № 261. С. 491.

111

Требник 1540 г. // НМ. VВІ. № 15. Л. 431 п.

Явления полигинии — сравнительно прочных и длительных связей вне основного, венчанного брака, наличия побочных семей — никогда не смешивались в сознании средневековых православных дидактиков с примерами уголовно наказуемых групповых изнасилований (толоки). [112] Толока, если судить по текстам канонических памятников, зачастую сопровождала упомянутые выше игрища.Эти «компанейские предприятия», да еще нередко и с обманом, не были, однако, обрядовыми. И все же «сама теснота, сам физический контакт тел получал некоторое значение: индивид ощущал себя неразрывной частью коллектива, членом массового народного тела». [113] Эти ощущения и переживания были сродни сексуальным и подталкивали к «всеобщему падению». В то же время в ранних памятниках отсутствовали наказания за блуд«двух мужей с единой женою». [114] И это объяснимо: только на первый взгляд подобная форма интимных связей кажется пережитком дохристианской свободы. При более глубоком анализе они могут предстать (и не случайно именно такими и являются в покаянной литературе XV–XVI вв.) показателем постепенной индивидуализации и сентиментализации сексуальных переживаний, началом признания в сексуальности (разумеется, не дидактиками, а теми, кто «грешил») самоценного аффективного начала. Примечательно в этом смысле, что исповедный вопрос по поводу рассматриваемого нами казуса обращен к «жене» (если она «створит» подобное с несколькими мужчинами). И женщина в этом случае, как мы видим, выступает отнюдь не жертвой, а искательницей «сластей телесных».

112

«Устав кн. Ярослава Владимировича» (XII в.) особо выделял возможность умыкания по согласованию с девушкой («аще кто умолвит к себе» — т. е. соблазнит замужеством), закончившегося передачей похищенной пособникам на «толоку». См.: ПРП. T. I. Ст. 2, 6–7. С. 268; РИБ. T. VI. Ст. 23–27. С. 62.

113

Гуревич А. Я.Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 142.

114

Такие наказания появились в исповедных вопросниках не ранее XVI в. См.: Требник 1580 г. // HM. SMS. № 171. Л. 257 л.

Тезис о том, что образ женщины как источника и носительницы сексуального удовольствия был едва ли не центральным в православной и вообще христианской этике, давно уже стал трюизмом. Большинство Отцов Церкви, а вслед за ними — составителей учительных текстов, всерьез полагало, что в массе своей женщины изначально более сексуальны, нежели мужчины. На Руси даже библейского Змия-Искусителя изображали подчас в виде женщины- Змеи, фантастического существа с длинными вьющимися волосами, большой грудью и змеиным хвостом вместо ног. [115] Полагая, что в браке именно « женымужей оболщают, яко болванов», что любая «жена (женщина. — . П.) от Диавола есть», авторы проповедей регламентировали интимное поведение женщин с большей строгостью. [116] В многочисленных и разнообразных «беседах» о «женской злобе» (точнее — о зле и «неистовстве», вносимых женщинами в жизнь мужчин), злые женынеизменно представали (как и в аналогичных западноевропейских текстах) [117] ярким олицетворением нравственных пороков, «прелюбодейницами», «блудницами», для которых «любы телесныя», те. физиологическая основа брачного союза, представлялась более существенной, нежели основа духовная. Попытки женщин усилить свою сексуальную притягательность — использование косметики, притираний, нескромные движения — «вихляния» и соблазняющие жесты, в том числе подмигивания — «меганье», — неизменно именовались в православных текстах «дьявольскими», а сами женщины — «душегубицами», «устреляющими сердца» доверчивых мужей. [118]

115

Брюсова В. Г.Русская живопись XVII века. М., 1984. № 115; Вгипdage J. A.Carnal Delight: Canonistic Theories of Sexuality // Proceedings of the 5 ^thInternational Congress of Medieval Canon Law. Salamanca, 1976. P. 375–378.

116

Жарт XVII в. II Державина O. A.Фацеции. M., 1962. C. 45. Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. . 174 л.

117

d'Alverny M. — H. Comment les th'eologiens et les philosophes voient la femme // Cahiers de civilisation m'edi'evale. XXe ann'ee. 1977. № 2–3. P. 108–111.

118

Требник 1580 г. // . SMS. № 171. . 252 п.

Разумеется, в канонических сборниках вопрос об удовлетворенности самой женщины интимными отношениями, достижении ею оргазма рассматриваться не мог: [119] секс сам по себе уже считался «удоволством». [120] Единственным оправданием этого «удоволства» для женщины — в глазах древнерусских духовников — было частое рождение ею «чад» и пополнение, таким образом, числа благочестивых христиан.

Не только поздний фольклорный материал, выявляющий трезвое отношение крестьян к супружеской сексуальности («Дородна сласть — четыре ноги вместе скласть!», «Легши сам-друг, будешь сам-третей», «Спать двоим — быть третьему», «У двоих не без третьего» — записи XVII в.), [121] но и сопоставительный анализ православных назидательных текстов XV–XVII вв. с более ранними, XIII–XIV вв., позволяет ощутить смещение акцентов. Речь идет о постепенном отказе от категорического осуждения любых проявлений чувственных желаний и о вынужденном согласии на терпимое отношение к супружескому сексу, медленном избавлении от страха того, что любовь к ближнему может заслонить главную цель жизни (заботу о спасении души) к вынужденному признанию самоценности целомудренной любви. Речь могла идти, разумеется, лишь о любви платонической, нечувственной. [122] Один переписчик учительного сборника, полного всевозможных «богоугодных» запретов и воспевающего аскезу, приписал в сердцах на полях: «Горко мене, братие, оучение! Месо велит не ясти, вина не пити, женне не поимати…» [123]

119

Примечателен сам подход к этому вопросу проповедников, рекомендовавших женщинам «поучаться» «самим себе доволным быти» — в смысле находить удовольствие в самом факте брака, наличия семьи, а не в «похотях телесных». См.: Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 159 л.

120

«Удоволство от Бога ведано [с] человеком совокуплятися» было противопоставлено Григорием Котошихиным (2-я половина XVII в.) «удоволству» принадлежать к царской семье: вторым он объясняет несчастную личную жизнь царевен. Подробнее см.: Пушкарева Н. Л.Женщина, семья, сексуальная этика в православии и католицизме // Этнографическое обозрение. 1995. № 5. Из греческих текстов при переводе на Руси изымались все «неполезные» сюжеты и сцены, к которым относились и любовные (См.: Белобородова О. А., Творогов О. В.Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 192).

121

С-ІІ. № 248, 700.

122

«Иже хулит женащегося или за муже идущую — а они суть добрии и вернии, — да есть проклят!» (Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 168 п., 206 п. — 207 л.) В учительной литературе XV–XVI вв. появились призывы к супругам «зьдраво человечьство хранити в единой женитьбе сущще», уверения в том, что «любовь — суть мира, плод многаа жизнь…». См.: Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 165 п.

123

Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 174 л.

Действительно, интимная жизнь любого человека, в том числе супругов, если она подчинялась церковным нормам, формально должна была быть далеко не интенсивной. На протяжении четырех многодневных постов, а также по средам, пятницам, субботам, воскресеньям и церковным праздникам «плотного дие творити» было запрещено. [124] Требование это показалось одному из путешественников-иностранцев XVII в. трудновыполнимым. [125] Да и частые детальные описания нарушений подобного предписания (названные в епитимийных сборниках «вечным грехом») создают впечатление о далеко не христианском отношении прихожанок к данному запрету. [126] Отношение к сексу как «нечистому», «грязному» делу заставляло церковных деятелей требовать непременно омовения после его завершения — что совпадало и с элементарными гигиеническими требованиями. [127]

124

См., напр.: ЖРД. С. 86–89; Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 158 л.; Требник 1580 г. // HM. SMS. № 171. Л. 250 л., 258 л.

125

Mi'ege G.A Relation of Three Embassies from his Sacred Majestie Charles to the Great Duke of Muscovite, the King of Sweden and the King of Denmark. London, 1969. P. 74.

126

МДРПД. C. 43, 67, 116, 207. Даже (и особенно!) в царской среде этот запрет соблюдался. См.: Котошихин Г.Указ. соч. С. 10; Исповедь. С. 273–279. См.: Flandin J. — L.Un temps pour embrasser. Paris, 1983. P. 56–57. Весьма реалистичным выглядит мнение новгородского епископа Георгия, считавшего, что «добро удержатися», но «аще ли не можета», «не ублюлися» — «в своей бо жене нетуть греха» (РИБ. С. 43).

127

Отрицали необходимость омовения после супружеской связи лишь еретики, например, Феодосий Косой. См.: Об умствованиях Косого. Из «Многословного послания» Зиновия Отенского. Подг. текста, перевод Я. С. Лурье. // ГІЛДР. Середина XVI в. М., 1985. С. 235–236.