Сексуальные типы: поиск идеального любовника

Свою беременность она стала рассматривать как «божественное предначертание», а не собственный промах в определении сроков безопасного секса. Она мечтала, что этот ребенок станет для нее особым даром, заслуженной наградой Господа, которого она искренне почитала и на которого не уставала уповать все долгие и нелегкие годы воспитания троих детей.

Она была убеждена, что Господь подарит ей дочь — послушную и хорошенькую маленькую девочку, которая станет помощницей на кухне и которую она сможет научить всем тем кулинарным премудростям, что сама переняла от матери. Она научит ее солить соленья и варить варенья, покажет, как правильно готовить тесто и печь из него изумительные булочки. Как здорово будет ходить по магазинам и выбирать кукол и сумочки, а не резиновые мечи, пластмассовые пистолеты и игрушечные трактора, как замечательно будет покупать блузки с кружевами и разноцветные ленточки, а не грубые джинсы с медными заклепками!

Она ясно представляла себе заливистый девичий смех и едва слышимую поступь легких ножек, разучивавших балетные па, вместо тех постоянно звучавших в доме воплей и грохота, что сопровождали сражения ковбоев с индейцами, полицейских с грабителями и суперменов с инопланетянами.

Мэгги в совершенстве овладела собственным способом самогипноза, позволявшим ей «отключать слух». Она могла заниматься домашней бухгалтерией, составлять списки покупок и даже читать при уровне шуме, который врачи определили бы как опасный для барабанных перепонок.

Но еще хуже этого никогда не прекращавшегося шума было отупляющее однообразие выполняемой ею по дому работы: приготовить завтрак, перемыть грязную посуду, приготовить обед, вымыть тарелки, приготовить ужин, убрать посуду и приступать к приготовлению завтрака. Ей казалось, что она сходит с ума от этого нескончаемого и монотонного выполнения домашних обязанностей, приносящих только усталость вместо ожидаемой благодарности. Трудно рассчитывать на орден за горы пеленок, выстиранных, выглаженных и сложенных аккуратными стопочками за несколько первых лет жизни троих мальчишек. А когда пора сосок и погремушек миновала, она обнаружила, что «испытания» начальной школой еще более обременительны и столь же бесславны.

Замужество и семейная жизнь стали для нее полным разочарованием. Но хуже всего она переносила одиночество, в котором, как ей казалось, проходила вся ее супружеская жизнь. Иногда она сравнивала ее с пешим походом через Северную Дакоту или Восточную Монтану с тяжелым рюкзаком на спине — только непрестанный тяжелый труд и унылые, удручающие пейзажи вокруг.

Даже «несчастные случаи» не вносили в ее жизнь сколь-нибудь заметного разнообразия. Хотя ей довольно часто приходилось бывать в травмпунктах с сыновьями, которые то и дело ломали руки, засоряли глаза или теряли зубы в уличных баталиях, обычно она сидела там часами, покорно дожидаясь своей очереди. По сравнению с остановками сердца, передозировками наркотиков и отрубленными пальцами ее проблемы казались сущими пустяками, и ей приходилось ждать, пока врачи обслужат более «срочных» пациентов.

Фрэнк был ей неплохим мужем — когда оказывался рядом. Все могло бы сложиться значительно хуже. Он не был алкоголиком, не играл на деньги, не гонялся за юбками и всегда приносил домой зарплату. У него был только один существенный недостаток — его работа. Он был водителем грузовика и с тех пор, как купил себе собственную машину, дома стал показываться еще реже, чем в те времена, когда работал по найму. По выходным он мог проводить дома круглые сутки, однако в большинстве случаев оставался с семьей не более шести-двенадцати часов. Этого времени было далеко не достаточно, чтобы разделить с женой бремя воспитания сыновей, так как после двух-трех недель, проведенных в дороге, Фрэнка интересовали только «два С» — как он для краткости обозначал секс и сон — и именно в таком порядке.

Он не был похож на типичного дальнобойщика, образ которого складывается из высоких ботинок, грязных джинсов, давно не мытых волос и живота, отвисшего от непомерных количеств поглощенной в пути жирной пищи. Нет, трудно было даже представить, что ему по силам управлять принадлежавшим ему громадным «Питербилтом». Тщедушный и покладистый, он почти никогда не возражал Мэгги. Словарный запас, которым он пользовался дома, состоял едва ли не из двух фраз: «Конечно, дорогая» и «Как скажешь, милая».

Если Мэгги выходила из себя и особенно рьяно набрасывалась на него, он только пожимал плечами, в примирительном жесте разворачивал руки ладонями вверх и вполголоса бормотал: «Все понял, больше этого не повторится». А затем усаживался за изучение дорожных карт и уже через час снова был в пути. Оставалось только догадываться, предпочитал ли он меньше бывать дома из-за дурного нрава жены, или же она просто перестала владеть собой после тех долгих лет, в течение которых была троим своим сыновьям и отцом, и матерью.

С рождением Фрэнсиса ничего не изменилось. Мэгги знала, что появление ребенка означает для нее всего лишь очередное повторение маршрута, пройденного при живом муже в одиночку по ухабистой дороге воспитания, и страстно пыталась найти какой-то высший смысл в постигшей ее участи. Изможденная и выбившаяся из сил, она создавала вокруг себя собственный мир, отвечавший ее интуитивным нуждам. Словам врача: «У вас мальчик!» не удалось проникнуть в ее притуплённое сознание и вернуть ее к действительности.

Выбор имени для новорожденного отражал глубокое подсознательное желание Мэгги иметь девочку. Обнаружив, что беременна, уже через несколько часов она решила дать дочери имя Фрэнсин. У нее уже были Фрэнк младший, которого в семье звали «Малыш Фрэнки», Джеффри и Майкл. У ее дочери будет возвышенное имя, в самом звучании которого слышится изысканность и культура.

Фрэнсин было французским именем и потому очень нравилось ей. Теперь, не желая отказываться от задуманного, Мэгги образовала мужскую форму этого утонченного имени — Фрэнсис. Но изменение имени и проведенная процедура обрезания не заставили Мэгги расстаться с мечтами о дочери.

Она наряжала его в самое нежное белье, которое только могла разыскать в магазинах для малышей, и ласково называла сына не иначе как «Крошка Фрэнси». На его развитие колоссальное влияние оказало страстное подсознательное желание Мэгги иметь дочь. Хотя родился он до возникновения психоэндокринологии — науки, изучающей психологическое воздействие на работу желез, — казалось, даже его уровень андрогена соответствовал всепоглощающим мечтам Мэгги о дочери.

На протяжении всего своего детства Фрэнсис оставался робким и нежным ребенком. Ему была незнакома та нарочитая грубость, что сопровождает период взросления почти каждого мальчика. Вторичные половые признаки стали проявляться у него позже обычного — ему было уже почти двадцать, когда он начал бриться. Хотя женственность его внешности усугублялась и тем, что он унаследовал хрупкую фигуру отца, пожалуй, именно страстное желание Мэгги иметь дочь подавляло Y-хромосомы ее сына. Он стал ярким выражением того, что принято называть «маменькиным сынком», вылепленным более обстоятельствами, чем генами, и стремившимся определять свою судьбу в соответствии с мечтами матери, а не подражая Мухаммеду Али или Джо Намату.

Имя Фрэнси прочно прилипло к нему. Хотя в устах матери оно выражало искреннюю любовь и нежность и остальными членами семьи воспринималось как нечто обыденное, в кругу его сверстников оно стало не иссякающим источником насмешек. Одно лишь упоминание его имени вызывало садистские ухмылки на их веснушчатых лицах. Школьная жизнь превратилась в непрекращающуюся муку для одетого в вельветиновые костюмчики мальчика с золотистыми кудряшками, известного всей округе как «Фрэн-си-и-и-и-и-и». Они с особым удовольствием растягивали эти «и».