Сектант

Не было бы проблем с клавиатурными раскладками… Вообще, планы у здешних большевиков были действительно глобальными. В переводе языка на латиницу даже было что-то полезное.

Значит, для Кати СССР – возможность быть свободной и строить счастливое общество… А о царской России она не жалеет, там у нее не было бы никаких шансов.

Профессор Крещенский о России жалеет, но и в СССР нашел чем заняться.

Интересно было бы услышать мнение капитана Ждана по этому поводу…

* * *

– Дядя Анисим!

Сергей был искренне рад видеть старого пасечника-контрабандиста.

– Плямяш! Проходи, садись!

Никитич ловко хлопнул рюмку самогона и закусил огурцом. Сергей присел за стол, рядом с ним тут же оказалась полная рюмка и тарелка жареной картошки.

До попадания в 1925 год Сергей искренне не понимал привычки американских детективов постоянно отпивать виски из карманной фляжки. По его разумению, уже к середине дня такой детектив не должен был лыка вязать, не то что преступления распутывать. Пообщавшись с Никитичем, он понял: все дело в привычке. Из фляжки пасечник, конечно, не хлестал, но выпить стопку-другую за обедом или ужином для него было делом привычным. Самое главное, на нем выпитое нисколько не сказывалось. Хотя может, все дело было в самогоне.

Если верить многочисленным фильмам о жизни деревни, самогон – нечто мутно-белое, в огромной бутыли, заткнутой обгрызенным кукурузным початком. А если послушать всяких там юмористов, запахом ядреного деревенского самогона можно было травить мух. В действительности же самогон – если его, конечно, делали по всем правилам и для себя – был прозрачнее воды, ароматнее водки и ее же вкуснее и мягче. Сергей с удовольствием выпил свою стопку. Самогон пах горячим хлебом.

– Ну цто, плямяш, с Аленой не встрецался?

– Встрецался… встречался.

– Да ну? И когда она в Загорки вярнется?

– Да вроде бы говорила, что не вернется. По России пойдет.

– Эх… – Никитич выпил еще одну. – Дурак ты, плямяш!

Деревянная ложка звонко щелкнула Сергея по лбу.

– Какую дявцонку упустил.

– Дядя Анисим, да ведь дела у меня в городе. Людей подведу!

– Дяла у няго… У всех дяла.

Никитич захрустел огурцом. Сергей внимательно посмотрел на пасечника.

Напротив него сидел крепкий, не старый еще мужик. Который не может сидеть без работы, который трудится и трудился всегда. А вот как он относится к большевикам?

– Дядя Анисим, вот скажи, а тебе когда лучше было – при царе или сейчас… Ай!

Ложка ударил в лоб еще раз.

– А ты сам, плямяш, подумай, когда мне луцше: сяйцас, когда у мяня зямля есть, или тогда, когда у мяня яе не было?

– Как не было? А на чем ты тогда работал?

– Работал-то я на зямле, да ня на своей. Зямля при царе принадлежала не крястьянину – миру…

Миру?

– Вот сам смотри. Живет в дяревне пять сямей. – Никитич воткнул в жареную картошку на сковороде пять огурцов. – Мир выделил уцастки. – Черенок ложки расчертил картошку на пять «участков». – На этом – камни, на этом – пясок, на этом – хорошая зямля, на этом – холм, а здесь и вовсе – болото. Как раздялить по справядливости?

Хороший вопрос…

– Во-от. Тогда делают так: каждый кусок делят есцо на пять цастей, цтобы никому обидно не было, так и раздают: каждому по кусоцку и хорошей, и болота, и с камнями, и с пяском…

– Так неудобно же!

– Неудобно. Зато по справядливости. Да ясцо цасть зямли у помещиков, и крястьянину на няе ходу нет. Да ясцо, если вдруг у Гришки, – Никитич поднял один из огруцов, – или Петьки жена дятей нарожает, мир приговорит землю пярядялить. У всех отрезать, да им добавить.

– А если все понарожают?

– А если все понарожают, тогда у всех зямли останется столько же, а ядоков прибавится… Вот мужики-дураки дятей и плодили. Каждый-то думал, что яму зямлицы прибавится…

Сергей вспомнил толстую умную книгу «Экономикс». Там говорилось о действиях, которые будут полезны для отдельного человека, если он сделает их один, и вредны для всех, в том числе и для него, если их выполнят все. Похоже, с землей до революции вот это самое и творилось: каждая семья старалась побольше детей настрогать, чтобы побольше участок отхватить, а в итоге – земли столько же, а ртов больше. Еды, соответственно, меньше. А кто-то еще говорил, что до революции крестьянам так хорошо жилось, что население страны увеличивалось прямо-таки ударными темпами. А дело-то вон в чем.

– А теперь? Земля у тебя в собственности?

– И тяперь не в собственности. В аренде она у мяня на три года взята.

– Постой, дядя Анисим. А в чем разница-то?

– А разница в том, цто сяйцас зямли дают, сколько хоцешь, лишь бы в силах был управиться с ней. Лишь бы сил хватило. А тех, кто слишком уж разворациваться нацинает, – повышенный налог. Цтобы, знацит, не богатели…

– Так это плохо.

– Хорошо это. Цтобы слишком забогатеть, нужно, цтобы у тябя работники были. Батраки. А откуда ты их набярешь, если всем зямли выделили по силам? Кто на чужого дядю пойдет работать? Вот тогда такой кулак и нацинает всех долгами опутывать, цтобы, знацит, к няму работать за долги шли. Знаешь, откуда название «кулак» пошло?

Сергей смутно припоминал из газетных статей, что этим словом называли настолько работящих мужиков, что у них от работы руки не разгибались, так со сжатыми кулаками и ходили. Или таких, которые от работы так уставали, что засыпали, под голову кулак подложив. Однако сейчас ему начало казаться, что происхождение слова было несколько иное…

– Потому цто он всех в кулаке держит! Потому и кулак. А сейцас таким особой воли не дают. Вот и думай, кто луцше, большавики или царь Николашка.

– Никитич, а разве большевики хлеб не отбирали?

– Про продразверстку говоришь?

– Ну… да. Наверное.

– Отбирали, а как же. Когда война шла, когда совсем им нявмоготу приходилось, голодали. А мужицки – народ темный, сами хлеб не отдадут…

Никитич ухмыльнулся так хитро, что стало понятно, что от него хлеб большевики тоже получали со скрипом.

– Вот и ходили, забярали. Так ведь война. Вон и при царе, когда война шла, та же самая продразверстка ходила…

– При царе?

– Ага. Дай бог памяти, года с шестнадцатого. Царю, поди, тоже есть хотелось…

Интересно…

Сергей обдумывал слова Никитича, пока допивали самогон, пока прощались и потом, когда лежал в кровати.

Значит, крестьянину, если он работящий, при большевиках лучше. Сколько земли можешь обработать, столько и дадут. А при царе, значит, уравниловка была. Да еще и мелкими кусочками.

Никитичу и при большевиках хорошо, и при царе, хоть и потруднее, но тоже прожить можно.

Кате без разговоров лучше сейчас. Перед ней все дороги открыты, а при царе – везде табличка «Не то происхождение»…