Семь цветов страсти

Чак стоял, опустив руки по швам и рассматривая вытоптанный ковер под ногами. На кофейном столике, с кладбищенской грустью опустив головы, снопом лежали розы.

Дикси сделала два шага к двери, Чак преградил ей путь.

— Что еще? — Она стояла рядом, почти касаясь его грудью.

— Я хочу тебя, — сказал Чак, но не поднял рук, не забросил их ей на плечи. Сдержавшись, чтобы не повиснуть на его шее, Дикси засунула руки в карманы.

— Как-нибудь в другой раз, — сказала она со спокойной насмешкой.

Ей показалось, что гость облегченно вздохнул, направляясь к выходу.

— Пока, Дикси. — Он оглянулся уже с лестницы. — Может, тебе нужны деньги?

— Еще чего! Я абсолютно в порядке. — Она беззаботно помахала ему и стояла на лестничной площадке до тех пор, пока шаги не смолкли и внизу не хлопнула парадная дверь.

«Глупыш, и как ему только могло прийти в голову это! Дикси Девизо — бедна! Фарс, cумасшествие, бред…» Вернувшись в спальню, она достала спрятанную недопитую бутылку и подумала о том, что уже давным-давно берет у бакалейщика вино в долг.

4

На низкий столик из толстого малинового стекла легла папка с газетными вырезками. Руффо Хоган прихлопнул ее маленькой пухлой рукой и посмотрел на собеседников с видом человека, знающего ответы на все вопросы.

— Как видите, тогда, в 1980 году, фильм Кьями произвел впечатление своей откровенностью. Беднягу освистали поборники целомудрия, обвиняя в «старческом сластолюбии». Он так и ушел на покой, отказавшись от съемок второй части.

Руффо взял бокал с фруктовым коктейлем и нежно прильнул к соломинке. Его гости отдавали предпочтение более крепким напиткам. Графины с коньяком и бренди золотились рядом с вазой, наполненной фруктами.

Заза Тино и Сол Барсак явились с деловым визитом на виллу Руффо Хогана, чтобы обсудить итоги проведенной кампании по раскрутке Дикси Девизо. Весь сентябрь они просидели в городе, проклиная жару, задымленную атмосферу столицы и ее жителей, предпочитавших кинематографу более прозаические развлечения.

— Сейчас в кинозал никого калачом не заманишь. Рисуй на афише хоть десять звездочек. Кого здесь волнует этот «Берег мечты» — сентиментальная возня вокруг патриархальных комплексов старого пердуна Умберто. «Колдунья» с Мариной Влади намного тоньше, и то окончательно списана в архив. Помню, как от «Последнего танго» Бертолуччи цензура прямо взбесилась. Теперь этой так называемой эротикой не смутишь даже пятиклассника. — Заза осмотрел владения Руффо с плохо скрываемым отвращением.

Это был дом очень состоятельного и чрезвычайно неординарного в своих эстетических запросах человека. Но сразу становилось ясно, что хозяин с большим «сдвигом» и к тому же с откровенными претензиями на оригинальность.

Вокруг террасы, на которой восседала компания, сдвинув круглые бледно-сиреневые кресла, располагался небольшой сад. Тщательно ухоженные газоны представляли собой миниатюрную пародию на роскошные дворцовые парки эпохи барокко. Только копии классических статуй, несколько уменьшенные в размерах, были сделаны из цветного пластика малиновых и лиловых тонов. Единственной натуралистической деталью на игрушечных телах оставались как раз те места, которые во времена неоклассической стыдливости прикрывали фиговыми листами. Причем и мужские, и женские фигуры имели огромный, как из магазина секс-принадлежностей, гуттаперчевый фаллос.

В гостиной и комнатах, через которые прошли гости, выдерживался тот же стиль претенциозного эротического эпатажа. Такой дом мог принадлежать богатой нимфоманке, cтоящей на учете у сексопатолога.

— Вы можете пускать к себе в сад экскурсии, cиньор Руффо. Думаю, желающих будет не меньше, чем на вилле Боргезе, — сквозь зубы процедил сомнительный комплимент Соломон Барсак. Он не хотел ссориться с «стервятником-хамелеоном», но при виде «гнездышка» критика с трудом скрывал отвращение: порой Солу — человеку далеко не щепетильному в вопросах интимной жизни — казалось, что он с наслаждением передушил бы всех гомиков.

— Признаюсь, я горжусь своей известностью как дизайнер. Все эти штучки — плод моего воображения. — Руффо распахнул ворот нежно-сиреневой, почти прозрачной блузки. У себя дома он мог позволить то, что никогда не делал на публике, — открыто демонстрировать гомосексуальные пристрастия. — Да, Заза, народ жарится на пляжах, народ крутит порнушку по видаку, народ пренебрегает «большим искусством»… Но ведь он — этот самый народ, то есть массовый потребитель киноискусства, как известно, безмолвствует. А мои красноречивые коллеги, к счастью, не дремлют. Я затеял всю эту дискуссию в прессе, рассчитывая на опытных оппонентов. И они тут как тут. По-моему, желаемый эффект достигнут.

Заза просмотрел накануне доставленные ему вырезки из газет. Полемическая статья Руффо Хогана вызвала отклики маститых законодателей киновкусов. Руффо, надев на себя личину блюстителя общественной нравственности и ревностного служителя «высокого искусства», сетовал на губительную для кино и человечества в целом тенденцию вседозволенности, приводящей к глобальному падению нравственности. Он с ностальгическим теплом вспоминал фильмы классиков, прибегавших к эротическим откровениям как к знаку протеста против буржуазного ханжества или символу свободы естественного человека. И в первую очередь Хоган рассматривал «Берег мечты» Кьями, в котором родилась подлинная звезда экрана — удивительная Дикси Девизо, загубленная в расцвете творческих сил циничными дельцами порнобизнеса. «Тело, воспетое Умберто Кьями, разлагалось в выгребной яме отходов киноискусства», — писал Хоган.

— Жуткая картинка получилась у вас, господа киноведы. Увы, должен признать, все это я почувствовал на собственной шкуре: секс на экране как таковой перестает быть гарантом кассовых сборов. Обилие «горячих» сцен и громких имен еще далеко не свидетельствует об успехе. Насилие и кровь нынче идут на рынке куда лучше. — Заза самодовольно улыбнулся. Его последний фильм — зубодробительный трехчасовой триллер — вызвал в киномире бурю эмоций и принес огромные доходы. Критики подсчитали, сколько раз на экране проливается кровь и совершаются зверские убийства, и даже составили перечень изощреннейших орудий уничтожения — от стоматологической бормашины до аппарата перемолки мусора. В некоторых странах фильм Тино не был допущен к прокату, что только сыграло на его популярность.

— Ты и вправду перебрал, Заза. От твоих изысканий в области методов насилия попахивает клиникой. Боюсь, если станешь продолжать в том же духе, могут появиться санитары со смирительной рубашкой, — очаровательно улыбнулся Руффо, осторожно очищая персик серебряным ножичком.

— Дурацкая шутка, Руффо. Каждому хрену ясно, что это коммерция, борьба за кассу. Кровь сегодня покупают лучше, чем секс, и я предлагаю ходовой товар, — взвился Заза. — Лично меня вся эта фигня совершенно не колышет. Пятилетних девочек я в унитазе не топлю, кошек не насилую, а засыпаю под Вивальди. Да и то с таблеткой хорошего успокоительного… — Заза передернулся, скользнув взглядом по саду. — Да и такой мерзости, между прочим, в доме не держу. Похоже на бордель для старых онанистов, Руффо.

Руффо побагровел. Его просвечивающая сквозь жидкие пряди плешь повторила малиновую окраску стола. Теперь вся его оплывшая фигура точно соответствовала цветовой гамме интерьера.

Соломон, втайне мечтавший увидеть драку Зазы и Руффо, решил все же замять конфликт — ему стало жаль потраченного дня. Да и работа в Лаборатории экспериментального кино предстоит интересная и к тому же великолепно оплачиваемая.

— Я бы хотел задать один вопрос, господа. — Сол даже привстал, предотвращая движение сжатых кулаков Зазы. — Мне все же любопытно, а что станем продавать мы? Как, собственно, Лаборатория или, как вы говорите, «фирма» собирается сорвать кассу? Мы только что совместными усилиями подвели черту: секс не в цене. Чем больше его на экране и чем выше профессионализм подачи, тем равнодушней зритель. Женщина, как заметил в своей статье Руффо, утратила нечто таинственное, интригующее, запретное. Ну, то, что было в малышке Дикси и что умел запечатлеть на пленке Старик с моей, между прочим, помощью…