Семь цветов страсти
Шрифт:
Майкла я увидела сразу. Его невозможно было не заметить среди респектабельных людей, толкущихся у входа. Некоторые дамы умудрились накинуть меха. Мои плечи были абсолютно голы. Правда, небрежно через одно из них переброшен шелковый кружевной платок, такой огромный, что тяжелые кисти чуть не волочились по мостовой. В него можно будет закутаться и двоим, если вдруг после спектакля выпадет снег. Черное кружево, черное, гладкое, удлиненное платье с открытыми плечами и будто свалившимися с них длинными рукавами. В качестве украшений, конечно, жемчуг — скромно и прилично.
Увидев меня, Майкл рванулся, как собака, ожидавшая хозяина, и разве что не завизжал от радости. В его руке был маленький ирис на длинном стебле.
— Вот, не знал, какие цветы вы предпочитаете.
— Камелии. Естественно, сегодня — камелии!
— Фу, дубина, — искренне огорчился он, хлопнув себя по лбу и взъерошив едва поднимающуюся над ним волнистую поросль. — Дюплесси украшала этими цветами себя и свои покои в любое время года, даже когда стала больна, бедна и нелюбима… — Он вдруг в недоумении уставился на мою шею. — А где крабья клешня?
— Пошутила. Это амулет, влияющий на скорость передвижения. С его помощью я одолела сегодня Белую башню. Но, видимо, в опере бега отменяются.
— Со мной ни в чем нельзя быть уверенным. Ведь упустил же я из виду камелии!
— Майкл! — Я схватила и сжала его руку, тоскливо заглянув в глаза. — Майкл! Это невозможно забыть! Нет, не про камелии. Про наш замок! Теперь мы сможем украшать свои покои чем захотим — клавесинами, ирисами, камелиями!
Мы радостно засмеялись и обнялись, как играющие дети.
— Дикси, постойте! Смотрите сюда. — Майкл за руку оттащил меня на край тротуара и восторженно уставился на фасад оперы. — Видите? Лоджии украшены фрагментами из оперы Моцарта «Волшебная флейта». Здание начали строить в 1861 году — как раз когда в России было отменено крепостное право, то есть практически рабство! А пять скульптур наверху аллегорически изображают пять муз искусства. Вы знаете, какие это музы, Дикси?
— Что за экзамен, Майкл! Я всего лишь киноактриса и знаю Аполлона, Бахуса и Венеру.
— Это музы Грации, Комедии, Фантазии, Героики и Любви! — торжественно доложил Майкл. — А вам не кажется…
— Кажется, что мы опоздаем на спектакль, — оторвала я его от интересной лекции, направляясь в кассу.
К счастью, аншлаг явно не намечался. Но места остались самые дорогие или неудобные. Майкл приуныл у плана зрительного зала с указанием цен над каждой зоной.
— Дикси, мне так хочется погулять по Вене, честное слово! «Травиату» я хорошо знаю… — взмолился он.
— Что, жадничаете, кузен? Пожалуйста, ложу номер 7, — сказала я кассирше.
— Постойте, что вы делаете! Я купил эти очки… Ах, зачем я только подошел к прилавку с джинсами! Там, прямо у моего отеля целый базар дешевых вещей… — заметался в панике некредитоспособный наследник поместья.
Я расплатилась и торжественно повертела перед носом кузена билетиками.
— Во-первых, мне хочется покутить (мелькнула
мысль приложить эти билеты в «финансовый отчет» Солу), во-вторых, нельзя сидеть в таком костюме, как ваш, где-нибудь на галерке. А в-третьих, это серьезно — я теперь чертовски богата!— Перестаньте, перестаньте, Дикси! Вы спугнете фортуну. Мне все время кажется, что вот-вот сообщат о какой-нибудь ошибке… Ведь все это не может произойти со мной… Я — неудачник. И это известно всем.
— Ничего себе! Мне кажется, мужчины, глазеющие сейчас на вашу даму, думают обратное! Вы даже не оценили мое платье…
— Платье, платье… Чудесное платье, — рассеянно озирался вокруг Майкл, пока мы поднимались по широкой парадной лестнице, миновав роскошное фойе с буфетными столиками, на которых среди ваз, полных разнообразной фуршетной закуски, красовались ведерки с шампанским.
Мне приходилось крепко держать под руку кузена, кидавшегося в стороны, как выведенная на прогулку собачка. То его интересовали витрины с театральными костюмами, то чьи-то балетные туфельки под стеклом или дирижерская палочка.
— Боже, эту палочку держал в руке сам Густав Малер! А это партитура Герберта фон Карояна!
— Майкл, мы вернемся в перерыве. Здесь устраивают ужасно длинные антракты, чтобы гости успели опустошить буфет и проштудировать всю историю венской оперы и австрийской музыкальной сцены.
В ложе мы оказались одни. Бедняга Майкл вконец расстроился бы, смекнув, что наши билеты стоили его очков, джинсов, туфель или неплохого ужина на двоих. Мы чинно расселись и переглянулись. Внизу, в партере, среди пестрого ковра вечерних платьев с порхающими над ним мотыльками вееров, словно побитые молью плеши, зияли пустые кресла. Зато галерка — верхний балкон, стоячие места на котором стоят всего двадцать шиллингов, — ломилась от студенческой братии, путешествующей налегке — без денег и багажа.
— У вас странные духи, — принюхался, пододвигая ко мне кресло, Майкл.
— А у вас — странное чувство юмора. Это моющая жидкость с дустом, которой опрыскивают ковры. Приблизьте-ка свой натренированный нос вот сюда. — Я подставила шею. — Что?
— По-моему, «Коко Шанель». Только вы явно не злоупотребляете духами.
Я прищурилась на моего загадочного спутника.
— И Буше вы узнаете с полувзгляда, и Верди любите, и клавесины, и Феллини вам известен, и в парфюмерии вы спец. У самого тоже одеколон от Кристиана Диора, и очки себе выбрали не самые плохие. А костюмы такие вам специально выдают в КГБ, чтобы дурачить легковерных иностранцев? Мол, мы, российские ребята, — консерваторы, скромняги.
— А вам неплохо известны наши нравы, — усмехнулся он. — Любите фильмы про Джеймса Бонда и русских шпионов?
Нет, ни за что не проговорюсь, что уже лет пять дружу с российской эмигранткой из Риги, и знаю куда больше о его родине, чем успела выложить.
— Вот, кажется, начинают! — Он подался вперед, разглядывая дирижера, поклонившегося публике.
Люстры медленно погасли, свет рампы упал на занавес, а в оркестре уже зарождалась и росла, набирая мощь, нестареющая, щемяще знакомая музыка. Кузен замер за моим плечом, и стало ясно, что в подобном священном самозабвении он собирается провести весь спектакль.