Семь демонов

— Похоже на то.

Марк поднес к губам стакан с виски, но не стал пить, а пристально посмотрел на Рона, который, сидя по-турецки на своей кровати, продолжал вертеть в руках разбитую лупу.

— Рон?

— Что?

— Как ты?

Боль и негодование отразились в голубых глазах Рона.

— Ну и что я должен на это ответить?

— Поверь, мне очень жаль. Но я же ничего не видел.

— Вот именно.

— Ну перестань, ты же целый день пил вино…

Рон вскочил с кровати.

— Куда ты собрался?

— Хочу подготовиться. В следующий раз, когда оно снова заявится, я успею его сфотографировать!

Когда шаги Рона утихли, Марк вдруг почувствовал странных холод в желудке, как будто его сдавил чей-то ледяной кулак. Он сделал большой глоток бурбона, но это не помогло, только в горле неприятно защипало.

Марку вдруг стало совсем одиноко. Он посмотрел на стоявшую на ночном столике фотографию Нэнси и на мгновение задумался: кем же она была на самом деле. Потом он неожиданно для самого себя схватил куртку, трубку и табак и обратился в бегство.

Примерно в тридцати метрах от лагеря, на возвышении, используемом некогда полицейскими Эхнатона в качестве наблюдательного пункта, стояла Алексис Холстид, одетая лишь в тонкий пеньюар. Марк наглухо застегнул куртку и осторожно приблизился к ней. Когда до нее оставалось всего несколько шагов, Марк заметил, что глаза ее были открыты, а на губах играла легкая улыбка, хотя было абсолютно ясно, что она спит.

— Привет, Дэвисон.

Это был ее голос, и все-таки он звучал как-то по-другому. Ночной ветер отбросил назад ее длинные волосы и плотно прижал прозрачную ткань к ее обнаженному телу. Марк удивленно смотрел на нее, не замечая, что холодный ветер насквозь продувает его куртку, и у него снова начинает болеть голова.

— Миссис Холстид?

— Да… и нет.

Ее силуэт расплывался у него перед глазами. На мгновение она раздвоилась, как будто у него стали косить глаза, резкая боль ударила в затылок… Теперь Алексис Холстид выглядела уже по-другому.

У нее было то же тело, тот же пеньюар и те же длинные белые ноги и руки, но на прозрачной голове, которая походила на освещенную с двух сторон фотографию, был черный, заплетенный косичками парик. А на шее красовалось тяжелое ожерелье в форме лотоса. Марка захватила эта игра воображения. Зачарованный, следил он за тем, как изменялся ее облик, как знакомый образ Алексис Холстид постепенно становился все более нежным и мягким.

— Теперь я смогу с тобой поговорить, Дэвисон, ведь когда я прихожу одна, ты не веришь в мое существование.

— Нефертити…

— Ты, наверное, думаешь, что я всего лишь сон. Когда я показала тебе мой чудесный город, тебя охватили сомнения и ты не поверил мне. Поэтому я решила доказать тебе, что я существую на самом деле.

Алексис призывно улыбнулась и протянула ему свою молочно-белую руку:

— Ее ты послушаешься, ведь она привлекает тебя, Дэвисон. Не знаю, какую власть имеет над тобой эта рыжая женщина, и не знаю, как она это делает, но я прочла это в ее снах. У этой женщины есть власть над тобой. Она станет моим орудием.

Он осторожно приблизился к ней на шаг и прищурился. Марк определенно видел перед собой совершенные черты Алексис Холстид, но их затмевал другой облик: темные миндалевидные глаза, красиво очерченные губы, дрожащие веки.

— Уже слишком поздно, мой дорогой, у нас мало времени. Слишком долгими были мои попытки объяснить тебе, что ты должен сделать. Подойди ко мне, Дэвисон.

Как зачарованный Марк подошел к ней, пораженный необычным лицом и изменившимся голосом Алексис и перебирая в памяти предыдущие случаи ее лунатизма.

— Ты думаешь, эта женщина сумасшедшая, страдающая раздвоением личности. Возможно, ты никогда не поверишь в мое существование, Дэвисон, но по крайней мере выслушаешь меня. Если я заговорю ее устами, ты исполнишь мою волю, равно как ты должен будешь ей подчиниться.

Марк стоял, запустив руки в карманы брюк, и с любопытством разглядывал ее.

— Тебя терзают сомнения, Дэвисон. Это из-за надписи на двери гробницы. Она не дает тебе покоя.

Он удивленно взглянул на нее:

— Да, это так. Но откуда ты…

— Ты считаешь, что в Египте нет ни одной подобной надписи. Я скажу тебе почему, Дэвисон. Причина в том, что человек, который лежит там, не имеет себе равных.

— У него нет ни имени, ни глаз Гора, через которые он мог бы смотреть во внешний мир.

— Ты прав, Дэвисон. Мой возлюбленный Кхнатон — пленник в этом дворце. Но они поместили его туда не ради его безопасности, а для того чтобы отлучить его от мира. Жрецы Сокрытого боялись, что он может быть опасным для них.

— Почему?

— Они считали его преступником. Они думали, что он совершил ужасную несправедливость и сможет продолжить свое дело даже из могилы.

— И поэтому они лишили его имени?

Ветер чуть приподнял пряди ее густого черного парика.

— Они запретили произносить его имя, так как не хотели, чтобы он проснулся. Он спит глубоким сном, лишенным грез. Он не знает, кто он. У него нет сознания. Они навеки заключили его в темницу.

— Почему они не похоронили его в заранее подготовленной для этого гробнице в Вади?

— Жрецы Сокрытого боялись, что кто-нибудь любивший Кхнатона и хранивший ему верность может проникнуть в гробницу и пробудить его к жизни. Поэтому они повелели тайно построить в скале новые покои для его тела, которые никто не смог бы найти.

— А семь демонов?

— Они были приставлены там, чтобы никто не смог произнести его имя.

— Значит, его так просто пробудить? Достаточно только произнести его имя?

— Нет, этого недостаточно, мой дорогой, ведь Кхнатон был похоронен без амулета с именем на теле. Его тело покоится неузнаваемым. Никто не написал его имени на амулете и не положил его ему на грудь.

— Его убили?

— Даже жрецы не осмелились бы поднять руку на священную персону фараона. Когда Кхнатон понял, что его мечтам не суждено сбыться и что страну разрывают политические распри, его охватила глубокая печаль и он умер. Теперь вместо него правит его брат Тутанхамон, а он еще совсем ребенок.

— Если они хотели раз и навсегда избавиться от Эхнатона, почему же они тогда не уничтожили его тело?

— Они боялись катастрофы, мой дорогой. Осквернение тела фараона — ужаснейшее из преступлений, какое только можно себе представить. Какими бы жестокими они ни были, они прекрасно осознавали возможные последствия такого злодеяния. Но в то же время они боялись сохранить ему вечную жизнь, так как тогда его дух бродил бы по земле. Жрецы находились в затруднительном положении.