Семь дней Создателя

— Что, худо? — сообразила Надюха, глянув мне в лицо.

Показал пальцем в рот — сейчас вырвет.

— Попей, попей водицы, я вытащу тебя, — Кащеевна взвалила меня на плечо и, надсадно хрипя лёгкими, свободной за кусты цепляясь рукой, скользя гипопотамовыми ступнями по крутому склону, выбралась из оврага.

— Итить сможешь? — поставила меня на землю.

Я тут же сел — земля качалась. Вот чёрт! Сюда шёл ни о чём не думал, в овраг спустился…. Откуда приступ?

— Допру, — Надюха объявила, взвалила на себя, лишь поменяв плечо.

У костра всё было готово к трапезе.

— Буржуй, будешь? — пригласили меня.

— Спасибо, отлежусь.

— Опять его трахнуло, — поведала Кащеевна.

— Трахнуло или трахнула? — Упырь хихикнул.

— Есть не будешь, сил не будет, — заметил Уч-Кудук. — Не поправишься.

— Он же инопланетянин, — вступился трактирщик. — Святым духом сыт.

И дважды прав был.

Я лежал, закрыв глаза, успокаивая карусель. Вместе с ней отпускала тошнота. Идти никуда не хотелось — поспать бы мне сейчас и проснуться с бодрым чувством, внезапно кинувшим в овраге. Между тем, бичи, закончив завтрак, засобирались в путь.

— Сможешь идти, буржуй?

— Да, — я поднялся.

— День жаркий будет, скинь пиджачишко, — посоветовала мокрая Кащеевна. — Пока дойдём, рубашка и штаны подсохнут.

— Возьми меня за руку, — попросил, закрыв глаза. — Поводырём послужишь?

Надюха взяла под руку, и бодренько, и скоро проволокла меня от щебзавода до коттеджного посёлка. На краю Сиреневой улицы остановились посовещаться.

— Какой, говоришь, дом, — руководство операцией принял Уч-Кудук, — двенадцатый? Ну, вот что, цыганским табором туда мы не пойдём — поодиночке, с интервалом. И глазеть во все моргала — всё подмечать, запоминать. Потом расскажет каждый, увидел что.

Билли на зависть — штурм атаки мозговой.

— Тебе, Звезданутый, вообще не стоит там светиться — обойди улицей другой.

— Да пусть сидит, — Кащеевна вступилась. — А мы туда и обратно.

— Годится, — согласился Уч-Кудук и дал команду. — Первый пошёл.

И пошёл первым. В ремках бомжа, походкой франта. Артист!

Вернулся с деловым настроем:

— Кучковаться не будем — все по рабочим местам. Вечером обсудим.

И в город подался.

Следом остальные мужики, прошвырнувшись по Сиреневой.

— Посиди, — Надюха мне, — я шилом.

Ушла на разведку. Когда вернулась:

— Ништяк ты себе дом отгрохал.

— Приобрёл, — поправил я.

— А где ж молодка?

— Не знаю. Деньжат добудем — разыщу.

— С таким-то хренделем ты и ей не нужен будешь.

Я промолчал.

— Куда идём? — спросил, когда покинули посёлок.

— К церкви. Посидишь там, у ворот чуток, глядишь и накидают.

Мне не хотелось попрошайничать.

— Может, я на базу, самоходом?

Голос Кащеевны построжал:

— Э, брось свои буржуйские замашки — все должны пищу добывать.

— Да я разве отказываюсь — нищенствовать противно.

— А на что ещё годишься? Молчи уж, Ванька-встанька — отпущу и упадёшь.

Притащила меня к церкви.

— Садись.

Сдёрнула пандану на низ лица.

— Кепочки не хватает — во что ты мелочь будешь собирать?

Отыскала картонную коробку, поставила у моих скрещенных по-турецки ног, бросила два медяка.

— Для почину. Ну, я пошла.

Отошла, вернулась.

— Тебе алмаз в дыру бы вставить — ну, вылитый Будда, индейский бог.

И тут меня пронзила мысль одна.

— Подожди, Надежда, что нам гроши собирать — сработаем по-крупному. Найди какую-нибудь брошку, пуговицу, стекляшку, чтоб по размеру подошла. Я буду брамина изображать, целителя из Индии.

Кащеевна влёт поймала мысль, хихикнула:

— Врать ты горазд — а мне б накостыляли.

Вернулась через час с голубым стеклянным глазом от Масяни — полутораметровой куклы, рекламирующей бытовую химию у входа в магазин — и тюбиком клея "момент".

— Это зачем?

— Пальцем собираешься держать?

Помазав клеем око лупоглазой зазывалы, Кащеевна вставила его во вмятину моего лба. Отошла на шаг, склонила голову.

— Тебе идёт.

— Надолго присобачила?

— Он отвалится, когда кожа отомрёт.

Взяла меня за руку.

— Здесь бармины не гадают.

Мы прошли вглубь церковного двора, оккупировали пустующую беседку. Кащеевна подвязала мне пандану и распустила закатанные рукава.

Осмотрев критически:

— Какой же ты бармин? Если б не седая грива, вылитый цыган из табора.

И утопала, скрипя песком посыпанной дорожки.

Не похож — много ты понимаешь в целителях индийских — браминах.

Попытался настроиться на предстоящий спектакль. Но в беседке, увитой плющом, было прохладно. А снаружи плавился день, журчал фонтанчик, и в кустах малиновка ссорилась с супругом, не желавшим высиживать потомство.

Слипались веки, я подумал, не прилечь ли на скамейку. Мне нужен сон. Пару часиков живительного сна, и головокружение отступит, улетучится и тошнота.

Прилечь так и не решился, но откинулся на решётку и смежил веки.

Шаркающие шаги, голос Кащеевны:

— Проходите, бабушка, — бармин вас ждёт.

Старушка маленькая, опрятненькая, со скромною улыбкой и добрыми глазами — одуванчик Божий. Грех врать такой.

— Садитесь, — указал напротив место ей. — Как вас зовут?

— Антонина Васильевна, — голосочек у старушки почти детский.

— Положите на стол руки, Антонина Васильевна, ладонями вверх. Глаза закройте.