Семь дней Создателя

— Пёс? Ну, тогда понятно — псу, если не бешенный, лошадку не испугать.

Кони действительно скоро успокоились.

— А волку?

— Волчий запах их в ярость приводит. Тут такая свистопляска зачнётся — уноси-ка, серый, ноги, пока цел.

Картошка похрустывала горелой коркой на зубах.

— Вкусно, — говорю. — Давно не ел.

— Сейчас чайку сварганем из трав душистых — Митрич поставил над костром треногу, подвесил котелок с водой. — А ты можешь приступать.

— К чему?

— Как к чему? Я тебя попотчевал — твой долг теперь мне рассказать: откуда ты, куда, зачем?

Подумал, резонно и начал издалека:

— В старину по земле волхвы ходили. Как думаешь, зачем?

— Волхвы-то? Любимцы богов? Думаю, веру несли в народ.

— Они ж язычники!

— А мы кто? Атрибут лишь поменялся, а праздники все те же.

Ну, ладно. Не хотелось пускаться в теологические дискуссии. У меня мелькнула одна спасительная (в смысле, от могилы) мысль, и мне хотелось её откатать.

— Как думаешь, сейчас есть волхвы?

— Я не встречал.

— А кто перед тобой?

Митрич, усмехнувшись:

— Вроде не пили.

— Не веришь? Докажу.

— Скудесничаешь? А накрой-ка скатерть-самобранку, чтоб всё, чего сейчас хочу, на ней было.

— Хочешь, навсегда тебя избавлю от чувства голода и жажды? Есть хотеть не будешь и….

— И помру.

— Вечно будешь жить и не болеть.

— А взамен тебе отдать святую душу? Да ты, приятель, сатана.

— Может и он, — ладонь распростёр над костром — она пропала.

— Гипноз? — напрягся Митрич.

— Нет. Изменён угол преломления — она прозрачной стала.

Собеседник громко сглотнул слюну, поднялся:

— Пойду лошадок погляжу.

Ушёл и не вернулся.

Я ждал его. Ждал с кольями селян, машин с мигалками. Тщетно. Так и просидел всю ночь в компании пасущихся коней.

Туман с пригорка стёк в лощину. Звёзды, не успев и разгореться, поблекли — коротки ночи, спаявшие закатные багрянцы с рассветной радуницей.

Мне расхотелось закончить путь земной у потухшего костра — встал и пошёл неведомо куда.

Огромный солнца диск, неяркий, не слепящий, прилёг на кромку горизонта, готовясь переплыть простор небесный.

Остановился на обочине автострады, раздумывая, куда пойти. Боковое зрение перехватило какое-то движение — змея ползёт через дорогу. Присмотрелся — какая ж это змея? Это…. Глазам не верю — серая дикая утка, приникнув вся к асфальту, идёт через него. А за нею жёлтыми комочками, вытянувшись вряд, раз, два, три, четыре…, восьмеро утят. Ну, и нашла ты, Шейка Серая, место для круиза!

Будто в ответ на опасения мои вдали свет фар автомашины.

— Кыш! Кыш! Давай скорее, детвора, а то от вас сейчас один лишь след останется на глянцевом асфальте.

На рукомахания мои утка прижалась к асфальту, маскируясь, замер строй утят.

Ну что тут делать? Поймать их на руки да унести с дороги? Мамашка улетит, утята разбегутся и потеряются — вряд ли потом найдутся.

Поднял руку, пошёл навстречу им надвигающейся беде, да не обочиной — проезжей частью.

Джип накатывал, шурша колёсами. Фарами мигнул, посигналил и остановился. Трое вышли на дорогу.

— Ты что, правнук Карениной, в рог хочешь?

— Вы посмотрите, какая прелесть, — обернулся указать на выводок, а боковым зрением вижу: летит в скулу кулак.

Конечно, могу дать себя побить — всё равно не больно. Опять же задержал ребят, отвлёк от важных дел — пусть порезвятся, потом похвастаются о дорожном приключении. Только зачем поощрять наклонности дурные? Войдёт в привычку.

Уклонился от удара и ладонью, как штыком, тырк под рёбра. Что там у тебя, печень? А я думал, печень. Ну, подыши, подыши глубже, а то не ровен час….

Второй каратист оказался — Я! Я! — ногами.

Я и ему ткнул, правда, кулаком, и в пах — упал, голубчик, скуксился.

Третий рисковать не стал — полез в машину за бейсбольной битой.

Вступил с ним в диалог.

— Брось палку. Твои дружки дрались руками — немного получили. А вот тебя я искалечу. Брось.

— Убью, падла! — он замахнулся.

Ударил его в грудь ногой, а может, в шею — он взлетел на капот и то ли палкой, то ли головою пробил стекло. Затих — башка внутри салона, а задница снаружи.

Зло наказано, но не ликуется добру — ведь это всё мне врачевать.

На чело ложу ладонь — снимаю боль. Что, парень, сломано в тебе? Жить будешь? Вот и хорошо. Но как? Копаюсь в извилинах, настраиваю на позитив — быть добрым это так не просто и так легко. Но главное-то — благородно. Вот это пригасить, вот это выпятить, а это удалить, совсем не жаль. Ещё пару-троечку штрихов — получай, общество, достойного гражданина. И так три раза.

Подрыгав ногами, молодой человек выбрался из пробоины в стекле, пощупал темя:

— Во, блин, шишка будет.

— Надо что-то приложить холодное, — советует каратист. — Посмотри в багажнике: там, в ящике с пивом лёд.

— Ты, дед, дерёшься, как Брюс Ли — угораздило же нас.

— До свадьбы заживёт.

— Да уж, — начавший драку смотрит на мобильник. — Каких-то шесть часов.

— Что тут за фокус нам хотел ты показать?

— Утят, — я оглядываюсь. — Ушли с дороги, ну и, слава Богу.

Вижу на обочине пса — смотрит на меня, склонив кудлатую башку. Ты что тут делаешь, Саид — на выстрелы примчался? Что ж не вцепился в вражью ногу? Правильно — добрым сделал я тебя.

— Куда путь держишь, дед? Может, подвезти? А то айда с нами на свадьбу.

— Пива хочешь? А шампусика?

Я от всего отказываюсь.

— Ну, бывай здоров.

Мы пожимаем руки и расстаёмся друзьями. Джип уезжает, я спускаюсь с трассы:

— Пойдём, Саид.

На полуденный роздых остановились в весёлой берёзовой рощице. Солнце сенится сквозь густую подвижную листву. Птички-синички по веткам прыгают, поют. Дятел трудится, а кукушка подкидышей считает. Хорошо! Мне хорошо, а пёс в пяти метрах лежит, поскуливает.