Семь крестиков в записной книжке инспектора Лекера

– Один момент... Лекер, соедините меня с участком Жавель. Алло! Кто у телефона?

Жанвье здесь? Попросите его, пожалуйста... Это ты, Жанвье? Ты делал обыск в квартире старухи? Не заметил ли ты жестяной коробки с бутербродами? Ничего похожего? Ты уверен? Да, было бы хорошо... Позвони мне тотчас же, как только проверишь... Очень важно...
– И, повернувшись к Оливье, спросил: - Ваш сын спал, когда вы уходили?

– Он засыпал. Я поцеловал его на прощание и ушел. Сначала я немного побродил по улицам нашего квартала. Потом пошел к Сене. Посидел на берегу, выжидая.

– Чего именно?

– Чтобы мальчуган крепко уснул. От нас видны окна госпожи Файе.

– Вы решили пойти к ней?

– Это была единственная возможность. У меня не было даже на метро.

– А ваш брат?

Оба Лекера посмотрели друг на друга.

– За последнее время я у него столько набрал, что вряд ли у него что-нибудь осталось.

– Вы позвонили в дверь? Который был час?

– Начало десятого. Консьержка видела, как я прошел. Я ни от кого не прятался, только от сына.

– Ваша теща еще не спала?

– Она мне открыла и сказала: "Это ты, негодяй!"

– И все же вы думали, что она вам даст деньги?

– Я был почти уверен.

– Почему?

– Достаточно было пообещать ей большие проценты. Перед этим она никогда не могла устоять. Я написал расписку, что обязуюсь вернуть вдвое больше.

– Когда?

– Через две недели.

– А на что вы рассчитывали?

– Сам не знаю. Как-нибудь устроился бы. Мне хотелось, чтобы у сына было рождество, как у всех детей.

Андрэ Лекеру очень хотелось прервать брата и сказать комиссару: "Он всегда был таким!"

– Вам легко удалось получить то, за чем вы пришли?

– Нет. Мы долго спорили.

– Примерно сколько?

– С полчаса. Она меня осыпала упреками: ты-де, мол, ни на что не годен, ничего, кроме нищеты и горя, моей дочери не принес, ты виноват в ее смерти... Я не возражал. Мне нужны были деньги.

– Вы ей не угрожали?

Он покраснел и, опустив голову, пробормотал:

– Я сказал ей, что, если не получу денег, покончу с собой.

– И вы бы на это решились?

– Не думаю. Не знаю. Я очень устал и совсем отчаялся.

– Что же вы сделали, получив деньги?

– Пошел пешком до станции Вогренель и сел в метро. Сошел у Пале Руаяль и зашел в универсальный магазин "Лувр". Там было очень много народу. Повсюду очереди.

– В котором часу это было?

– Может быть, в одиннадцать. Я не торопился, знал, что магазин торгует всю ночь.

Было жарко. Я залюбовался игрушечной электрической железной дорогой.

Его брат улыбнулся комиссару.

– Вы не заметили, что потеряли свою жестянку с бутербродами?

– Я думал только о подарках для Биба.

– В общем, вы были очень взбудоражены тем, что у вас деньги?

Да, комиссар не так уж плохо разбирался в людях. Ему и не нужно было знать Оливье с детства. Подавленный, бледный, втянув голову в плечи, он жался к стенам, когда у него было пусто в карманах, но стоило там завестись нескольким франкам, как он становился доверчивым или, точнее, беспечным.

– Вы сказали, что дали вашей теще расписку. Что она с ней сделала?

– Она положила ее в старый бумажник, который всегда носила при себе, в кармане, пришитом под юбкой.

– Вы видели этот бумажник?

– Да. Все его видели.

Комиссар повернулся к Андрэ Лекеру:

– Его не нашли. Потом - к Оливье:

– Значит, вы купили приемник, потом цыпленка и пирожные. Где?

– На улице Монмартр, в магазине рядом с обувным.

– Что вы делали весь остаток ночи? В котором часу вы ушли из магазина на улице Монмартр?

– Было около двенадцати. Люди выходили из театров и кино, спешили в рестораны.

Повсюду встречались веселые компании и парочки.

Брат его в это время находился уже здесь, у своего коммутатора.

– Когда зазвонили колокола, я был уже на Больших Бульварах, неподалеку от Лионского кредита. Люди на улицах целовались...

Сайяру почему-то вдруг захотелось задать ему жестокий и нелепый вопрос:

– Вас никто не поцеловал?

– Нет.

– Вы знали, куда идете?

– Да. На углу бульвара Итальянцев есть кино, которое открыто всю ночь.

– Вы когда-нибудь уже ходили туда?

Стараясь не смотреть на брата, он смущенно ответил:

– Два или три раза. Это не дороже чашки кофе в баре и можно сидеть сколько угодно. Там очень тепло. Некоторые приходят туда, чтоб поспать.

– Когда вы решили провести ночь в кино?

– Как только получил деньги.

А второму Лекеру, человеку спокойному и уравновешенному, все хотелось объяснить комиссару: "Вот видите, бедняки не такие уж несчастные, как думают. Иначе они бы не выдержали. У них свой мир, и где-то в уголках этого мира таятся и у них свои радости".

Да, таков уж у него брат, он-то его знает: стоит ему одолжить несколько франков (а как он их отдаст, одному богу известно!) - и он тут же забывает о своих горестях, думая только о том, как будет радоваться сын, когда проснется, да и себе он тоже не отказывает в маленьких удовольствиях.

Одинокий, никому не нужный, он пошел в кино, а в это время у праздничных столов собирались семьи, разодетые люди танцевали в ночных кабаре, кто-то изливал душу в полумраке церкви, при мерцающем свете восковых свечей.

В общем, он встретил рождество по-своему.

– В котором часу вы вышли из кино?

– Около шести, к открытию метро.

– Какую картину вы смотрели?

– "Пылающие сердца". И еще показывали документальный фильм о жизни эскимосов.

– Вы просидели там только один сеанс?

– Нет, два. Не досмотрел лишь "Новости дня", которые начались, когда я уходил.

Андрэ Лекер знал, что все, что рассказывал брат, будет проверено, как того требовал заведенный порядок. Но это совершенно излишне. Брат порылся в карманах, вытащил оттуда сначала надорванную картонку - свой билет в кино, затем еще одну, розовую.