Семь ликов Японии и другие рассказы
Шрифт:
Можно попытаться решить уравнение, но с применением силы. Однако, согласно исследованию хаоса, его можно и итерировать, то есть повторить с дополнительным фактором X, который я здесь назову, сильно сократив его настоящее название, «непредсказуемостью жизни». Это также и японский фактор, так как японцы на протяжении вот уже нескольких столетий являются мастерами копирования западного модерна. При этом происходит нечто, что можно изучать по строениям Андо: Ле Корбюзье плюс этот фактор X не есть Ле Корбюзье с брешью в конструкции, потому как в эту брешь прорывается совсем другой, новый свет. Однако и сама японская традиция, обогащенная этим фактором X, стала гибче: перегородка сёдзу может превратиться в стенку из стеклянных блоков, глиняная или деревянная стена – в дышащий бетон, от традиционного
Здесь и сейчас я могу дать фактору X имя: Тадао Андо. Он не только великий, неповторимый архитектор, в нем есть что-то от гения Японии, что-то узнаваемое и в то же время надличностное. Как мне кажется, за этим не скрывается новая утопия, а неожиданно распахивается свободное пространство – прямо посреди нашей застроенной цивилизации.
Вместо двух историй я рассказал почти всю историю культуры, сильно сокращенную, но все же довольно долгую. Запишите это на счет дилетанта в архитектуре. Будь он философом от спорта, он мог бы объяснить все гораздо точнее. Он рассказал бы о Тадао Андо как о боксере – бокс, по моему убеждению, состоит вовсе не только из нападения и защиты. Это искусство обходиться с межпространством точно и с таким приложением физических усилий, когда тело забывает себя. Пока я наношу удары, я в проигрыше; если же удары наносятся сквозь меня, даже точнее – если я наповал сражаю самого себя – следом сам по себе падет и противник.
Андо-архитектор уложил человечка с поднятой левой рукой на циновку. Теперь она конечно же не обязательно должна быть из рисовой соломы. Тут он и сидит, человек-модулор,и смеется. Он и не знал, что стремился именно сюда; теперь он только диву дается, как хорошо и правильно он сидит. А руку свою он может опустить.
– Как вы это сделали? – спрашивает человечек.
– Выэто сделали, – отвечает Андо и присаживается к нему. – Мне это никогда не удалось бы сделать без вас.
И они оба смеются.
Это, разумеется, не конец моей истории, но я ее на этом заканчиваю с благодарностью за ваше любезное терпение.
Смещение знаков: в поисках истины назад, к Куросаве
Поскольку взаимная неприязнь собак и кошек не вымысел, исследования поведения животных объясняют ее тем фактом, что, по всей видимости, в данном случае одинаковые знаки наполняются противоположным смыслом. Мурлыканье кошки собака понимает как угрозу, а та, в свою очередь, интерпретирует виляние хвостом как выражение крайнего недовольства.
Один эпизод из фильма Куросавы «Под стук трамвайных колес»:«оступившаяся» женщина возвращается к своему ослепшему мужу. Аккуратность, с которой она одета, выглядит на фоне трущоб нереально. Как знатная посетительница заходит она в лачугу покинутого мужа. Во сне он звал ее, а сейчас, не шелохнувшись, продолжает рвать тряпки на полоски (из которых потом совьет веревки). Молча постояв, она присаживается к нему, начинает разрывать тряпки вместе с ним. Но и это сближение мужчина оставляет без ответа. На просьбу немного поесть он реагирует с опозданием, монументально запечатленным камерой; и когда его губы наконец начинают двигаться, он обращается не к жене. И вот из глаз ее хлынули слезы, из уст поток отчаянных извинений, но они разбиваются о беспощадное, безнадежное молчание неподвижного мужчины. Последний кадр показывает женщину вновь на улице, ее лицо на фоне пустого неба, взятое крупным планом, бесконечно печально, но в то же время выражает спокойное достоинство неизменности.
Почему неизменности?
Тот, кто, как наша западная молодежь, называет любовь «отношениями», а их хитросплетения «отстоем»; тот, кто привык не разговаривать, а «выговариваться»,
испытает от этих сцен не потрясение, а негодование. Что же здесь нам показывают? Подтекст явно таков: изображай из себя что угодно, я покажу тебе, что ты мне не пара. И даже если я буду потом сожалеть об этом, все равно это твоя вина. Одним словом – чертов круг.«Вспомнить – повторить – осмыслить». Это подзаголовок одного газетного репортажа о съезде психоаналитиков в Центральной Швейцарии. Мы верим в возможность, а значит, и обязанность снятия драматизации конфликтных ситуаций и в целительную силу слова, пробуждающего сознание.
Японцы скорее уверены, что попытка «выговориться» только обостряет конфликт. Тот, кто прибегает к словам, использует их как оружие и хочет отстоять свою правоту. Кроме вреда слова ничего не приносят. Если проблема решилась сама собой тихо и мирно, то слова становятся излишними, в противном случае они лишь усугубляют ссору. По схожей причине докладчику в Японии не задают «настоящих» вопросов. Для японцев вопросы означают, что доклад оставляет желать лучшего. Если человек задает вопросы или «выговаривается», значит, он высказывает критику.
В Японии используется психотерапевтический метод, который воздействует на пациента нагнетанием его чувства вины. Человеку, пожелавшему считать себя несчастным, внушается, как много людей в разных ситуациях сделали для него добро. Неужели он настолько невежлив, самодоволен, эгоистичен, чтобы проигнорировать, позабыть эти проявления любви? О счастье должен он говорить, о счастье! Чем сильнее его чувство стыда, тем действеннее слезы спасительного раскаяния. Его восприятие очищается. Он на пути к выздоровлению.
На Западе в «драме вундеркинда» пациент достиг бы таким путем пика невротического осознания, то есть укрепления первичного чувства вины. В Японии – восстановления чувства защищенности.
Только вот сколько же прошло времени с тех пор, как японская практика и на Западе перестала считаться «губительной педагогикой» и стала даже восприниматься как прогресс человечности? Песталоцци находил, что в процессе воспитания чувство вины более действенно, чем телесные наказания. Потому что ребенок, обидевший своего воспитателя, не мог жить с этим чувством и проводил из-за этого бессонную ночь в слезах и молитвах.
Однако то же ли это самое: японское чувство вины и чувство вины по Фрейду?
Профессор Фрейд приписывал это чувство эдипову комплексу и его трактовке. Работа с конфликтом как процесс его изживания. Степенью успеха (а до конца это никогда не бывает успешным) измеряется зрелость взрослого индивидуума – нашей культурно-специфической направляющей фигуры. Никаким образом нельзя избежать чувства вины за инстинкт влечения, индивидуум либо разбивается об него, либо побеждает. Сверх-Я, немилостивый заместитель Господа Бога, следит за исполнением своих обязанностей: высвободить желания, которые оно не может подавить полностью, из-под ответственности за них. Измученное Я, для того чтобы избежать депрессии, должно научиться скорбеть. Оно обретет достоинство, лишь отказавшись от регрессии. С героизацией подвига каждый остается один на один. Классический психоанализ – это индивидуальная психотерапия.
Суть ее сводится все к тому же вопросу: как мое тело, отягчающее меня чувством вины, от которой я не могу избавиться, позволит мне найти дорогу к милостивому Богу?
Вина по-японски, если я правильно понимаю, не имеет ничего общего ни с Богом, ни с телом, но напрямую связана с обществом, с социальным договором. Он не зафиксирован ни устно, ни письменно – и тем не менее, присутствует как обязательство в каждой норме поведения. Человек нарушает его, изолируя себя от остальных, например предаваясь чрезмерным страданиям. Таким образом он выказывает нескромность и дерзость и должен быть водворен обратно, в рамки общепринятой дисциплины, и если потребуется, то со всей строгостью. Самая важная статья договора требует бережного отношения к чувствам одной и другой стороны. Тот, кто позволяет себе отклонение от нормы или исключение, должен делать это незаметно. Дань норме может отдаваться ритуально, но отдаваться она должна обязательно.