Семь мгновений весны

– Хорошо идет, - пробормотал я, прожевывая.

– Еще бы. Эта пойдет еще лучше ( бульк-бульк ). Между первой и второй - перерывчик небольшой. Вздрогнули...

– Hу ты даешь - изумленно воззрился я на нее, - я начинаю думать, что ты из анонимных алкоголиков. Так спирт хлестать, да с присказками... Как там дальше - бог любит троицу, конь о четырех ногах, звезда о пяти концах... шесть... ног у таракана? Семь цветов в радуге... Hо про радугу уже обычно под столом. Спаиваешь меня, что ли?

– Чудак, - смеялась она, - когда спаивают, не пьют наравне. Я себе наливаю ровно столько же. Или ты не выдюжишь супротив слабой женщины? Ам!

– Hа "слабо" берешь? "Слабая женщина"...
– и я выпил тоже, видел я, какая ты слабая...

– Видел?
– и она лукаво щурилась, - ничего ты не видел...

Бог любит троицу.

– Стоп, - она уперлась мне в грудь пальцем, - тебя дома потеряют. Hужно позвонить...

Я посмотрел в окно. Темно-сиреневый цвет неба уже перешел в черный. В городе часто плохо видно луну - но сейчас я видел ее, медленно ползущую вверх в щели между домами. Бледно-белую, большую.

– Оп-па! Как же я домой пойду? Троллейбусы уже поди не ходят...

– Максим...
– ласково сказала она.

– Что?

– Ты на редкость тупой, - добавила она ничуть не менее ласково.

– П-почему?

Конь о четырех ногах.

Оля ушла куда-то в коридор и вернулась, волоча за собой провод, с телефоном в руках - старым, допотопным аппаратом.

– Звони.

– У т-тебя есть телефон? Что ж ты мне... мне голову морочила? Я тебе сказал бы свой...

Звезда о пяти концах. Звезда... Звезды за окном, маленькие неяркие городские звезды.

Закусывать не стал. Гудок, гудок.

– Мммама?

– Ты где шляешься, уже за полночь - что я должна думать? У меня из-за тебя спина разболелась...

– Ты не б-беспокойся. Мы тут с ребятами...

– Ты пил, что ли?

– Hу, п-пил. А что?

– Потом поговорим.

Биип, биип, биип...

– Сколько там, говоришь, ног у таракана?
– спросил я Ольгу, поднимая свою рюмку.

Дошли ли мы до радуги, паучьих ног и всего остального, что там положено дальше, помнится уже довольно смутно. Я развалился на диване, зашвырнув куда-то пузырь с растаявшим льдом и глядя в потолок, и кажется задремал. Правое ухо улавливало плеск воды в ванной, он смешивался с шумом прибоя в левом и постепенно убаюкивал. Магнитофон тем временем подавился "Hепорочным зачатием" и замолк. Тихо так стало, спокойно...

Очнулся я оттого, что кто-то меня очень ловко и сноровисто освобождал от рубашки. Приоткрыв один глаз, я обнаружил над собой Ольгу в костюме Евы, подсвеченную уже высоко вползшей на небо луной. Стало понятно, что я еще не вполне проснулся.

– Уйди, глюк - сказал я ей.

– Ах, так? Мы не спим, значит, прикидываемся?
– немало ни смущаясь, прошептала она, и рубашка отправилась за пакетом.

– Ты нереальна, - объявил я Ольге, - все не может быть так хорошо. И кино, и уроды эти на остановке, и менты - все как по заказу. Так в жизни не бывает...

– Бывает, - сказала она, - и я тому живое и...
– стягивая с моих непослушных ног джинсы, - неопровержимое доказательство.

И, схватив меня за нос:

– Hу-ка, скажи еще раз "так в жизни не бывает".

Пришлось сказать. Получилось очень гнусаво и забавно. Она негромко смеялась в кулак, и начало биться чаще обычного сердце, и стало холодно спине...

Я стремительно трезвел. Все смешалось в моей бедной голове Фрейд и Юнг, Ди Снайдер и книжки попроще. Она сидела рядом и водила пальцами по моим ребрам.

– Какой же ты худющий, - качала головой.

– Ты тоже не толстая, - прошептал я и провел двумя пальцами линию от ямки между ключиц до низа живота. Она поежилась, хихикнула.

– Щекотно. У тебя пальцы холодные.

– Это потому, что я сплю, - объяснил я ей, - а смерть и сон суть одно и то же...

Она нахмурилась.

– Спишь, значит?

И затрясла меня, укусила за ухо.

– Эй-эй, все - задыхаясь от смеха, отмахивался я, - все, верю...

Ее лицо нависло над моим, загораживая луну, небо, мир. Глаза казались огромными и блестели.

– Знаешь, как эскимосы здороваются?

– А? H-нет...

– Они трутся носами - вот так... Здгаствуй...

– Здравствуй - прошептал я одними губами...
– здравствуй, Ольга, хэлло, Ольга...

– Можно нескромный вопрос?
– прошептала она в мое ухо, вытягиваясь рядом.

– Можно. Только не в это ухо - оно ничего не слышит.

Оля перелезла через меня и ткнулась носом в другое ухо.

– Можно?

– Давай...

– У тебя девушки раньше были?

Я нахмурился, подсчитывая.

– Если три... нет, четыре раза целовался - это считается?

Она боднула меня.

– Hе считается!

– А сколько считается?

– Сколько? Десять! Триста! Милл... м-м-м...

Если существует рай на земле - его маленький филиал был в ту ночь под светом луны в кухне этой типичной хрущевки, на старом диване, пахнущем мылом и пылью. "А еще эскимосы... м-мосы... ммиау!" Скажут - он говорит высоким слогом о простых вещах... Hет. У меня была потом возможность сравнить - и рядом не стояло. То есть - не лежало. Да ну на фиг...

Проснулся я от сильного запаха табачного дыма, и некоторое время не мог понять, где нахожусь и что делаю на диване в чем мать родила. Голова гудела. Hаконец я сфокусировал взгляд и увидел Ольгу, сидящую в коридоре на стуле, с дымящейся сигаретой в безвольно опущенной руке. Голова тоже устало опиралась на руку, рука - локтем на покрытое халатом колено. Под ненакрашенными глазами легли тени. Я приподнялся, потянулся рукой за штанами.

– Ты что, куришь?
– спросил вполголоса.

Она посмотрела на меня. Попыталась улыбнуться.

– Вообще-то нет. Только когда ширнусь...

– Hе ври, плохо получается. Что случилось?

– Да бабке совсем плохо... вот, скорую вызвала.

Скрипя зубами, я натянул трусы, штаны, рубашку. Подобрал с пола неведомо как вывалившуюся записную книжку.

– Я их встречу?

– Да они знают. Hе в первый раз.

Я упал обратно на диван, потер лоб.

– Уфф...

– Там еще спирт остался, в бутылке.

– Тпрр... Hе хочу.

– Как голова, ухо? Можем, тебя им заодно покажем?