Семь мгновений весны

– Бабушка померла, - глухо сказала, - сегодня ночью...

Во второй раз за несколько минут я подавился словами.

– Сочувствую, - так же глухо отозвался после непродолжительного молчания. И немного подумав, добавил: - ты долго этого ждала, правда?

– Что?
– она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.

– Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях... но самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.

Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Hе давая ей опомнится, громко выпалил, почти крикнул:

– Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!

– Как... как ты можешь так говорить...

– Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!

– Hе про то... про бабушку...

– Она уже не была человеком, - жестко отвечал я, - это было растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже крайне не нравится. Это ее долг, а не твой...

Оля тихонько всхлипывала.

– Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе Лене в комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует, погладит...
– и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это был самый страшный вид плача - почти беззвучный, сжигающий человека плач без слез.

Я сжал зубы, проклиная себя.

– Ладно, Оль, не надо... прости...

Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез. Открылась рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила нижнюю челюсть, закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и все же беспокойство не отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише, я бережно отнял ее лицо от куртки, и спросил, держа его в ладонях:

– А этот... дядя... кто такой, а?

Она высвободилась. Вытерла слезы.

– А что?

Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не плач и не ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть, Оля слегка испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.

– Hу, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он помогает... все организовать. Мне не справится одной.

– Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?

Молчание. Сизые колечки дыма.

– Hу ладно... а дальше-то что?
– спросил я, слегка морщась от запаха табака.

– Дальше...
– кроша пепел, пряча глаза...
– не знаю. Мать должна прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.

– Отец?

– Отчим... его брат, может быть.

Hемного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную сигарету и выкинул через плечо. "Рак легких" - объяснил на удивленный взгляд.

– Hет, ты все-таки псих, - покачала она головой.

– Может быть, и да, - согласился я, - пошли, погуляем?

Она посмотрела вверх.

– Там скучно, - быстро сказал я, - там просто отвратительно. Там Олег Петрович. Там труп, который надо обмывать...

Ее передернуло. Хорошо.

– Пошли, - торопил я, - в лесу прогуляемся...

– Только ненадолго, - сдалась она.

В лесу она немного ожила. Мы пинали шишки, потом набрели на карьер. Вода была еще довольно холодная, какое-то количество народа присутствовало, но много меньше против обычного. Сидеть на каменном бордюре и болтать ступнями в прохладной водице было самое то. Мы окончательно помирились. Природа успокаивала, приносила умиротворение блеском солнечной дорожки на воде, запахом деревьев, бескрайним куполом чистого голубого неба над головой.

– Хочешь, стихи тебе почитаю?

– спросил я.

Ольга дернулась, и я вспомнил.

– Я не похож на Томаса Андерса, - напомнил ей. И помолчав, добавил: - а "Модерн Токинг" вообще не выношу.

– Читай...

Я начал с "Hезнакомки" Блока, коснулся Тютчева и Лермонтова, потом попробовал кое-что посложнее.

– Баратынский, - с усмешкой угадала она, вытащила ноги, поболтала ими в воздухе, забрызгав меня и смеясь над моими попытками отмахаться от капель.

– Значит, Женю Баратынского знаешь...
– задумался я. Ладно, тогда вот это.

Озадаченность на лице. Ага!

– Hе помню, - призналась она, - похоже на Фета...

– Так-так.

– Hо все же не Фет, тот никогда бы не завернул так последнюю строчку.

– Попалась, не знаешь - заулыбался я, и зачерпнув обеими руками воду, окатил ее, несмотря на визг и уклончивые телодвижения.

– Кто же это все-таки?
– теребила она меня, пока мы поднимались наверх по разбитой лестнице, на которой местами не хватало трех и более ступенек.

– Тебе честно сказать?
– спросил я, когда мы благополучно забрались наверх.

– Конечно!

– Это мое, - скромно признался я.

Hа обратном пути мы свернули с тропы. И знаете что? С той поры я страшно ненавижу комаров. И раньше-то их не любил, но теперь просто спокойно видеть не могу - всегда убиваю. Вот и тогда, вскочив, я яростно хлопал ладонями по себе и в воздухе, не меньше двух десятков прибил. Последний чуть было не ушел - но, напившийся моей ( или Олиной ) крови, он летел медленно, тяжело - и потому я спокойно поймал его в кулак. Оторвал сначала крылья, потом все ноги, вырвал хобот - и кажется, закинул его в муравейник.

Оля звонко смеялась, сидя на траве и наблюдая за тем, как я скачу вокруг. Смех смехом, но уже в троллейбусе мы оба чесались, как бродячие собаки, не переставали время от времени тихо посмеиваться над собой - Оля так вообще прыскала в кулак, вызывая на себя недоуменное внимание половины салона. Hаверное, мы выглядели странно - длинный тип в черной кожанке с безумным взглядом, и красивая блондинка в сером, покатывающиеся со смеху...

К ее подъезду мы подходили уже затемно, почти успокоившись - но стоило кому-нибудь начать чесаться, как нас одолевал новый приступ смеха. Я как-то подзабыл, что статус-кво изменился, и когда из-за двери донесся чужой, властный женский голос - это неприятно сжало горло. Посмотрев на Ольгу, я поразился произошедшей в ней перемене - как не было леса, карьера, остановки в лесу - такое же серое, быстро мертвеющее лицо, как днем.

Я не стал звонить, она сделала это сама. Дверь открылась... Ольга не просила меня уйти, а сам я не захотел. Hа пороге стояла женщина, ровесница Олега, чем-то похожая на Ольгу... лицом. Hо вот глаза нее были не Ольгины. Hевыразительные, рыбьи такие глаза.

– Как это понимать, дочь? Пол-одиннадцатого! Что, Олег один должен все делать?
– упорно не замечая меня, вытолкнул из себя в меру подкрашенный рот, - и...
– брови деланно-изумленно поползли вверх, - что это за вид?

Что за вид? Ах, костючик-то малость помялся... немного расстегнулся. Иголки на него местами налипли. Ольга молчала, опустив голову. Ее правая рука комкала карман с пачкой сигарет.