Семь отмычек Всевластия
Шрифт:
– Балды! – кричал он. – Балды!
– Ах, он еще и обзывается? – пробормотал Женя, снова целясь в Змея из лука. – Вкати-ка ему еще, могучий Эллер!
– Балды! – неистовствовал седок Горыныча.
– Ах, вот ты как!! – взъярился рыжебородый. Господин Пелисье тронул плечо Эллера, уже изготовившегося для нового броска, и осторожно произнес:
– Простите, уважаемый Эллер Торович, но вы его не так поняли! «Балды» по-монгольски означает «стоп, хватит, достаточно». Это я запомнил из книжки… Он просит пощады!
Пелисье оказался прав. Туша оглушенного Горыныча с шумом повалилась
– Балды! Балды!
– Сам ты балда, скотина, – с досадой сказал Женя Афанасьев, бросая лук на пожухшую от огня траву. – Что он тут разлегся, этот твой двухголовый? Тут вам не Канары! Если он не очухается, то сам будешь его отсюда уволакивать! Эллер, засунь этому типу в мозги знание русского языка, а то мне не хочется влезать в его тарабарское наречие.
Победитель Змея Горыныча, сильномогучий богатырь Эллер свет Торович, подозрительно покосился на слишком расхрабрившегося, забывшего, с кем говорит, Женю, но ничего не сказал. Повесил молот на пояс и, сделав несколько движений руками, вопросительно глянул на узкоглазого человечка в халате и «хуус хуяге», пресловутом монгольском панцире из кожаных пластин. Тот приподнялся с земли, а потом нерешительно встал на ноги и произнес – с акцентом, но, несомненно, на русском языке:
– Победил ты меня, богатырь! Вверяюсь воле твоей. Хочешь – казни, хочешь – милуй, но отец мой…
– Ладно, не надо тут родню склонять, – довольно агрессивно перебил его Афанасьев. – Ты лучше вот что скажи, татарин. Далеко ли отсюда становище хана Батыя? В Сарае он? Или тебе это неведомо?
– Ведомо, ведомо, – обрадовался узкоглазый человечек, и только сейчас Эллеру, Жене и Пелисье стало понятно, что это совсем молодой человек, лет восемнадцати, с едва заметной темной полоской пробивающихся усов над верхней губой, нежной смугло-розовой кожей. – Становище хана в двух перелетах отсюда. На берегу Дона-реки раскинулся его лагерь. Отдыхает великий хан после возвращения из земли Угорской.
– Два перелета – это сколько? – осведомился победитель Змея Горыныча, славный Эллер.
После оживленной дискуссии, сопровождающейся выкриками и небольшим рукоприкладством (Эллер ткнул кулаком в бок погонщика Змея), выяснилось, что два перелета – это примерно три часа пути по воздуху, если сидеть на спине Горыныча. Оказывается, Батый и не думал возвращаться в Сарай, потому что ханскую столицу только начали строить и жилплощади там чрезвычайно ограничены. Он раскинулся лагерем в донских степях и дал отдых войску и коням, которых, как известно, на каждого монгольского воина приходилось по три.
– Отлично, – сказал Афанасьев, – тут есть мысль. Твоя крылатая скотина очухается? – обратился он к монголу. – Эллер его здорово приложил. Молотом-то. Такой молот железо пробивает.
Молоденький воин возвел руки к небу. В этот момент Змей Горыныч, распростершийся на земле,
пошевелился. Русские дружинники, подходившие к чудищу со всех сторон, выныривающие из-под телег, из копен сена, из разных укромных мест, резко отпрянули. Змей Горыныч приоткрыл правый глаз неповрежденной головы и уставился прямо на Эллера.Рыжебородый дион презрительно усмехнулся и проговорил:
– Ну, что глазеешь, чудо-юдо? Али молота захотел? – Змей Горыныч тотчас же закрыл глаз. Отведать Мьелльнира еще раз он явно не желал.
Женя Афанасьев оглядел собравшихся дружинников, повернулся к Эллеру и Пелисье и произнес:
– У меня такая мысль есть. Сил на Перемещение у тебя не хватит ли, могучий Эллер?
– Поелику я не в своем мире, – начал тот, явно заразившись древнерусской пышной велеречивостью, – то сложно споспешествововать в столь мудреном деле…
– Значит, не получится, – прервал его Женя. – А я вот что думаю. Если Батый стоит лагерем у Дона, то до этого лагеря минимум триста километров, если в верхнем течении, и все семьсот, если в среднем. А если Батый в низовьях Дона, то черт его знает!.. В общем, я вижу один выход.
– Какой? – спросил Пелисье.
– Очень просто. Усесться верхом на Змея Горыныча и долететь. Вот, собственно, и все. Правда, тут есть нюансы. А сколько у этой твари посадочных мест? – обратился он к несчастно моргавшему черными ресницами монголу. – В смысле, скольких он может унести на себе?
– Последний раз уволок он трех жирных буйволов, – сказал молоденький монгол, – оплел их и сожрал с косточками вместе.
– Буйволов всех сразу, что ли?
– Унес их скопом. Всех троих.
– Отлично, – рассудил Афанасьев. – Вот это я и хотел услышать. Думаю, что при такой подъемной силе он без труда возьмет на борт и меня, и Эллера, и Пелисье, и даже Поджо с Тангрисниром. Если двое последних, конечно, сами не съедят Горыныча, а их аппетит вполне способен вдохновить их на такой отчаянный подвиг. Ну что, монгол… как тебя зовут?..
– Сартак, – озадаченно ответил тот.
– Сартак… Спартак… «Динамо» Киев…
– В Киеве я не был, – поспешно вставил щуплый Сартак, отворачиваясь. – Киев брали без меня. В Киеве я… не был…
– Я тоже, – сказал Афанасьев. – Ну что же… давай реанимировать твою тварь. Надеюсь, Эллер его не угробил. Горы-ы-ыныч!!
Огромная туша птеранодона-мутанта не шевельнулась. Зато из поруба воеводы послышался шум, вылетела сорванная с петель дверь, и на пороге появился воевода Вавила Оленец. Он чуть покачивался. Волосы его были всклокочены, нос красен, веки припухли от сна.
– Это… почему такой шум?! – пробормотал он, однако его слова раскатились на весь двор. – Это… пошто разбудили?
В этот момент его осовелый взгляд коснулся громадной туши Змея Горыныча, простершейся во дворе, и Вавила пробормотал:
– Наверное, очень крепкие меда пил… Что-то у меня в глазах… это… двоится? – добавил он, тыча пальцем в головы чудища. – Покуда… Ммм… Я?.. – обернулся он к выросшему за спиной неизменному Гриньке.
– Точно так, ты, воевода-батюшка, – почтительно доложил тот. – А это Змеище Горынчище, которого сразил-повоевал могучий богатырь Эллер, сын Торов.