Семь отмычек Всевластия

– Это у него потомственное, – заметил Пелисье. – Его батюшка тоже был змееборец. Конфликтовал с мировым змеем Ермунгандом.

– А кто был твой батюшка? – спросил монгол. Эллер надулся от важности:

– Звали его Тор Одинсон, громовник. А в здешних краях известен он как Перун.

Гринька, который в отличие от воеводы Вавилы Андреича бодрствовал, выпучил глаза.

– Был он великий воитель и грозный бог, – гордо продолжал Эллер, – и я с братом ему под стать.

– У меня тоже есть брат, – похвастался Сартак, – из ваших краев. Недавно победил он войско свеев note 21 , а потом одолел тевтонские рати.

21

Шведов.

Женя насторожил слух. Эллер, упивавшийся не только медом Вавилы, но и самовосхвалением, пропустил фразу молодого монгола мимо ушей. Он продолжал разглагольствовать о доблестях, о подвигах, о славе своей собственной и своего отца, безбожно при этом привирая. Сартаку не удавалось вставить и словечка. Лишь однажды он попытался сказать, что его отец тоже довольно известный герой своего народа, но Эллер в этот момент перешел к тщательному разбору персоны своего деда, Вотана Боровича Херьяна, потому проигнорировал и это.

Женя все чаще посматривал в сторону Сартака. Когда поток бахвального красноречия рыжебородого диона иссяк, Сартак сказал осторожно и с легким оттенком лести:

– Чудны и удивительны деяния, о которых ты рассказываешь. У моего народа тоже есть человек, способный творить дела если не равные твоим, то достойные славного героя. Мы зовем его Укротитель, потому что это он дал нам власть над Змеями.

– А что, Горыныч не один? – не выдержал Афанасьев и хлопнул ладонью по громадной туше Змея.

– Никто не знает. Число Змеев известно лишь Укротителю. Мой отец называет его Аймак-багатур, в переводе на язык русов – «богатырь, стоящий целого войска».

Женя выдохнул и в промежутке между двумя ударами сердца спросил:

– А кто твой отец?

Сартак, казалось, не слышал вопроса. Он спокойно продолжал:

– Прошло три по десять и еще восемь лун, как Аймак-багатур пришел к нам. (Три по десять и еще восемь – тридцать восемь месяцев, больше трех лет, машинально сосчитал Афанасьев.) Все в Орде слушают его, и даже отец порой преклоняет слух к его советам.

Он ходит в коротком красном халате с загадочными письменами, и сами Змеи слушают его. Он славен не только в бою и мудрости, но и в потехе. Дал он монголам новую забаву, в которую отец наверняка захочет сыграть с вами.

Заходило солнце. Внизу блеснула излучина реки, и тотчас же Змей Горыныч, повинуясь Сартаку, пошел на снижение. Перед глазами путешественников расстилался огромный монгольский лагерь. Неисчислимые табуны лошадей, сотни и тысячи юрт, а посреди всего этого – громадный светло-пурпуровый шатер, словно облитый свежей кровью в лучах заходящего светила.

– Шатер отца, – горделиво показал Сартак.

– Да кто твой отец?

Сартак обернулся, и Афанасьев впервые увидел, как углы его узкого рта раздвигает улыбка. Молодой монгол ткнул Змея шестом и ответил:

– Мой отец – великий владыка и полководец, могучий Бату-хан, чьи силы неисчислимы.

– Черт побери! – воскликнул Афанасьев. – Ну конечно! Хан Сартак, сын Батыя, христианин и побратим Александра Невского! То есть, – поправился он под недоуменным взглядом Сартака, – будущий хан и будущий… христи… В общем, вот так.

– Ты умеешь прорицать будущее? – спросил юный монгол и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Могучий Укротитель, славный Аймак-багатур, тоже умеет прорицать. Он предсказал отцу взятие Киева и Чернигова, а моему побратиму (ты верно назвал его имя) Александру – победу над тевтонами на озере, закованном в лед.

– Оставим исторические экскурсы, – вмешался Пелисье. – Монгольский лагерь!.. Мы на месте. Воевода Вавила, Поджо, пробуждайтесь! Приехали. Не верю своим глазам, – тихо добавил он, покачивая головой с нарастающей амплитудой.

Змей Горыныч приземлился в пятидесяти метрах от ханского шатра. Последний – шатер – был размером с небольшой стадион. Наверное, в нем могли бы поместиться полторы-две тысячи человек. Место посадки чудища тотчас же было оцеплено сотней воинов из личной охраны хана.

«А что, если этот Сартак скажет сейчас порвать нас на куски, – мелькнула в голове Афанасьева тревожная мысль, – тогда никакой Эллер и его наследственный молот Мьелльнир нам не помогут».

Наверное, он переоценил коварство Сартака. Сын Батыя соскользнул с покорно приникшего к земле Змея Горыныча и, сказав несколько слов кэшиктэнам – гвардейцам, входящим в личную охрану хана, исчез за пологом гигантского шатра. Монгольские воины стояли неподвижно, даже не глядя в сторону Змея и его пассажиров, хотя вид крылатой громадины с прикрученной к спине целой телегой (явно русской постройки!), бесспорно, был любопытен.

– Пошел ябедничать папаше, – произнес Пелисье по-французски, дабы быть уверенным, что его никто не поймет. – Не люблю я этих азиатов. Нет, я не расист, просто у нас в Париже сейчас столько негров и арабов, что не знаешь куда деться чистокровному французу.

– Тоже мне чистокровный, – буркнул Афанасьев по-русски, – наполовину кацап. А этот хан Батый – суровый родитель. Я бы своего сына с таким чудищем, как Горыныч, да еще на Русь, ни за что не отпустил бы! Впрочем, монголы стояли за то, чтоб подрастающее поколение было закаленным.

– Никогда не видел такой рати! – сказал заметно протрезвевший воевода Вавила, водя осовелыми глазами вокруг себя. – Даже в Суздальской земле, где под началом Коловрата бился я с…

Дружинник Гринька поспешно дернул его за рубаху.

Из шатра вышел Сартак. Он успел переодеться и теперь был в роскошном алом халате, расшитом золотыми цветами. Сын хана сказал:

– Великий хан желает зрить вас.

Батый сидел на золотом ханском престоле, символе его власти. Властелин Золотой Орды оказался сухоньким человеком неопределенного возраста и довольно-таки неопрятного вида, с узким морщинистым лицом и черными глазами, зарывшимися в складках желтовато-смуглой кожи. А ведь ему, припомнил Афанасьев, в данный момент еще нет и сорока лет. По вискам хана свешивались туго свитые сальные косички, а на его голове виднелся головной убор, напоминавший перевернутую вазу для фруктов. Ваза была из золота и обильно изукрашена самоцветными камнями.

– На колени! – рявкнул начальник Батыевой охраны, здоровенный монгол в узорчатом кольчужном панцире явно китайского производства, которому разве что не хватало надписи «Made in China». Правда, в те времена все китайское считалось свидетельством наивысшего качества, в отличие от российской действительности образца XX века.

Воины подтолкнули путешественников щитами, сбивая их в одну кучу и пригибая за плечи. Афанасьев еще и подумать не успел, как следует поступать в таком случае, как могучий Эллер и проснувшийся Поджо одним коротким усилием расшвыряли не самых слабых монгольских воинов. Эллер открыл было рот, но Женя, поняв, что дальнейшее неповиновение смерти подобно, выступил вперед и сказал по-русски: