Семь пар железных ботинок

Увы, я не мог взять Запулялу под руку, ибо был временным и бесправным гостем далекого тысяча девятьсот двадцать второго года...

Запуляла направлялся к Ваньке с самыми жестокими, может быть, даже кровавыми намерениями. Им руководила злоба.

Ванька шел навстречу Запуляле тоже с кое-какими далеко идущими намерениями. Им руководил гнев.

Злоба и Гнев! Однажды, раскрыв некий словарь синонимов, автор увидел эти слова загнанными в одну строку и глубоко возмутился. На его взгляд, сближать эти понятия так же неправильно, как сажать в одну клетку обыкновенного серого волка с сумчатым волком — мешкопсом. Оба они хищники, оба называются волками, но звери они совсем разные. Хотя охотники, животноводы, даже склонные к некоторой сентиментальности защитники природы не велят любить волков, из двух этих зубастых бестий я выбрал бы нашего серого забияку и разбойника. Сделал бы так не из чувства патриотизма, а потому, что он, наш канис люпус, принадлежит к подклассу высших млекопитающих— плацентарных, в то время как его тезка — мешкопес — относится к подклассу более примитивно организованных — сумчатых.

Точно так же сходство злобы и гнева не идет дальше совпадения некоторых внешних их проявлений. Природа же их совершенно различна. Злоба, злость — это постоянная и, надо сказать, очень противная черта характера. Как качество характера, она не остается совсем неизменной: из тайного ненавистничества она может активизироваться и разрастись до необузданной жестокости. Гнев — не постоянное качество, а временное, чаще всего весьма кратковременное состояние человека. Не будучи чертой характерами крайне редко вспыхивает без причины. Пересчитав своих друзей-приятелей, каждый из нас обязательно вспомнит о каком-либо шумовитом, вспыльчивом добряке. Впрочем, по причине достаточно уважительной могут гневаться самые уравновешенные люди.

Имел ли повод для гнева Иван Перекрестов, пусть судит читатель...

Когда противники сошлись с глазу на глаз, выяснилось, что Запуляла на полголовы выше и по крайней мере на пуд тяжелее Ваньки. Сам Ванька не обратил на это внимания. Его поразило другое: смазливое лицо Запулялы очень напоминало ангельскую маску, которой плакатный Кощей-буржуй прикрывал свою клыкастую морду. Сходство Запулялы с фальшивым ангелом мира не только не уменьшило, но утроило Ванькин гнев. И почувствовал он от этого гнева такую силу, такую непоколебимую твердость в ногах, что сам удивился:

«Ух ты, а ведь, похоже, у меня на ногах железные ботинки!»

Однако смотреть на свои ноги у Ваньки времени не было. Пробежал по всем его жилам и косточкам веселый боевой задор. Едва успел по сердобольному русскому обычаю со своим противоборцем несколькими теплыми словами обменяться:

— Чего, Запуляла, хочешь: живота или смерти?

— Сейчас я из тебя телячью отбивную котлету состряпаю! — свирепым басом пообещал Запуляла.

— Тогда держись, язви тебя в корень, Кощеево отродье!

Закончив на том разговор, Ванька немедля приступил к делу.

Ужасных подробностей сражения автор описывать не будет. Что касается его исхода, то он был предрешен стремительностью Ванькиного нападения. Применив тактику молниеносных, коротких, но частых ударов, он в первую же минуту вынудил противника перейти к пассивной обороне. Несомненно, Запуляла был сильнее Ваньки, но уж слишком долго он вел легкую праздную жизнь, слишком часто и обильно лакомился блинцами и соплюшками! Большая часть его силы уходила на преодоление собственной тяжести и рыхлости. Зато Ванькины руки, натренированные колкой дров, работали в полную силу, а кулаки его по своей тяжести и твердости не уступали булыжникам. Вдобавок ко всему Запуляла оказался большим неженкой. Он, бессовестно истязавший других, очень боялся боли... Когда Ванька метким, отнюдь не случайным ударом сокрушил ему несколько передних зубов, он взвыл предсмертным волчьим воем и бросился наутек. И убежал бы, если б не брюки-клеш! Запутался в них и упал... Лежит, скулит, а встать — Ваньки боится.

«Лежачего не бьют!» — отступился Ванька от Запулялы и заторопился на поезд. Торопиться его заставили два обстоятельства: то, что поблизости никого из полковых не было (даже Оськин исчез) и то еще, что уж очень подлым местом «хитровка» оказалась: сначала горой за Запулялу стояла, а когда Ванька одолевать начал, на его сторону переметнулась. Спекулянтки-обжорницы от крика охрипли:

— Эй ты, стриженый, наподдай ему еще раз!

— По сусалам его, по сусалам!

— Не верь ему, это он по-нарошному свалился! Дай ему носком под ребра!

От таких сволочных советов у Ваньки всякий аппетит к драке пропал, и железные ботинки с ног соскочили.

Но уйти ему сразу не пришлось. Задержали пацаны — бывшие Запуляловы подручные. Преподнесли ему трофей — бордовую вельветовую кепку.

Осердясь за подношение, Ванька его на землю кинул и ногой в пыль затоптал. Но от разговора с ребятами отказаться не мог. Как-никак подошли они по-хорошему, к тому же с советом:

— Плитуй отсюда, а то здесь тебя враз пришьют!

С блатной тарабарщиной Ваньке познакомиться было неоткуда. Несколько минут толковал с ребятами, пока понял, что был Запуляла участником шайки грабителей-налетчиков и что «отцы» — взрослые ее руководители — обязательно за него мстить станут.

Разговор прервался неожиданно.

— Вон они идут уже...

— С разных сторон: два отсюда, три оттуда, а два на стреме стали...

— Пропадать теперь тебе, Стриженый!

Предупредив Ваньку, оба пацана исчезли.

Оценив обстановку, Ванька понял, что дела его плохи. Он был окружен врагами, которых не знал в лицо, он же со своей стриженой головой был примечен многими. Все же здравый смысл подсказал ему, что следовало попытаться затеряться в самой гуще толпы, притом как можно дальше от «обжорки». Глазастые и горластые ведьмы незамедлительно его предали бы. Лучшим временным убежищем был табачный ряд. Из всех посетителей «хитровки» торговцы «вырвиглазом» и «мушиной смертью» выглядели наиболее солидным и заслуживающим доверия элементом.

Не желая привлекать к себе внимание излишней суетливостью, Ванька степенно, как подобает денежному покупателю, пересек опасную толкучку и в конце концов добрался до мешков с махоркой. Выбрав самого добродушного на вид торговца, он присел на корточки перед его мешком.

— Можно, я, дедушка, у тебя закурю?

Свернул «козью ножку», для вида закурил и разговор со стариком затеял. Задает вопросы о том, о сем, а сам соображает, что дальше делать. От табачного ряда до станции рукой подать, но стоят на дороге верзилы-стремщики. Даже не скрывают, зачем стоят: крутят головами, к каждому прохожему приглядываются. Можно было бы, конечно, пойти на прорыв: захватить из мешка горсть махорки, напасть на одного из стремщиков и, запорошив ему глаза табачной пылью, проскочить на станцию. При Ванькиной ловкости такой план был осуществим, но он сам сейчас же забраковал его, найдя неприемлемым по подлости и низкому коварству.

Но время передышки истекало. В конце табачного ряда возникло какое-то подозрительное движение: походило на то, что кто-то кого-то искал. И Ванька решил, что пришла пора действовать.

— Дедушка,— сказал он продавцу махорки,— я сейчас свистеть буду, так ты, пожалуйста, не беспокойся!

Вежливое предупреждение пропало втуне! При первой трели волшебного свистка старик закачался и бессильно опустился на мешок с товаром.

Берясь за волшебный свисток, Ванька мыслил надвое: если бы затребованное им войско (появление его было крайне желательно!) почему-либо не явилось, то переполох на «хитровке» возник бы неминуемо. Сумятица и бестолочь спутали бы планы преследователей и открыли бы перед Ванькой безопасный путь для отступления...

Последующее подтвердило правильность расчета.

Только такой кутерьмы, какая поднялась, Ванька все-таки не ожидал! По сигналу тревоги сразу выяснилось, сколь мало было на «хитровке» людей со спокойной, чистой совестью. Как угорелые заметались застигнутые врасплох спекулянты, воры, воришки и неопределенного вида личности, не надеявшиеся на исправность своих документов. В обжорном ряду царила настоящая паника: каждая из тамошних ведьм находилась в состоянии затяжного, непримиримого конфликта с саннадзором и милицией. Именно оттуда и донесся истошный, полный ужаса вопль: