Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин
Шрифт:
А молятся они на восток, как на Руси молятся. Обе руки подымут высоко да кладут на темя, да ложатся ниц на землю, и весь вытянется на земле — то их поклоны. А есть садятся — руки обмывают, да ноги, да и рот полощут. Бутханы же их без дверей, обращены на восток, и буты стоят лицом на восток. А кто у них умрёт, тех сжигают да пепел сыплют в воду. А когда дитя родится, бабит муж, и имя сыну даёт отец, а мать — дочери. А сорома не знают, без одежды не стыдятся. А когда придёт кто или уходит, кланяется, как у нас чернецы, обеими руками касается земли, и всё молча.
В Парват, к своему буту, ездят на Великий пост. А тут их Иерусалим; что для бесермен Мекка, а по-русскы — Иерусалим, то для индеян Парват. И съезжаются все нагие, только гузно ширинкою прикрыто, и жонки все нагие, только фота на гузне, а иные все в фотах, да на шее жемчугу
Подпёрся руками, щёки о ладошки опёр. Глаза светлые карие, впалые, улыбались жидко-блескуче...
Он звал индийских кумиров «бутами» — на персидский лад. А как шёл на поклонение к Парвати-Шрипарвати... Это уж рассказывать сколь! Говорить — не переговорить!.. А храм звал Офонас также на персидский лад — как персы зовут — «бутханэ» — «дом идолов», кумирня. А вкруг храмов, кумирен этих, стена была выстроена, а в ограде сад и пруд большой. А построена ограда, сложена из камней серых, обточенных ровно. А подходишь к ограде — вся резная, фигуры вырезаны. А много там вырезано воплощений бога Вишну, они называются «аватары». И первые те аватары — рыба, черепаха и вепрь. А ещё аватара — показано, как Вишну спасает Ману, первочеловека, индийского Адама. А ещё Вишну, который зовётся Нарасимха — человеколев. А ещё Вишну в обличье Рамы — славного героя, а подле Рамы — славный воин его и союзник Хануман, царь обезьянский. А ещё и Ганеша, самый мудрый бог индийский, сын Парвати и Шивы, отрок с головою слона...
А праздник зовётся «Шиваратри» — «Ночь Шивы».
И Офонас путает слова. «Шеш» — персидское «шесть», а «кепи» — монета индийская...
А людей великое множество — «лакх» — как индеяне говорят...
А большой Шива поставлен с трезубцем-копием, а подле него бык Нанди. И с Юстинияном Цареградским тот большой кумир сходен. А вол велми велик — большой бык Нанди...
А много в Индии питий наподобие русской сыты, когда мёд в воде разводят...
А яхонты-лалы — красные драгоценные камни... О них бы записать, что услышал Офонас. А говорили, что люди учёные почитают золото самым благородным из всех тел, и самым зрелым, и совершенным по соразмерному строению. А люди простые многие веруют, будто золото неспешно дошло до своего совершенства, пройдя через состояние многих плавких тел; и будто золотая сущность золота была спервоначалу свинцом, после — оловом, после — медью, после — серебром, и уж после всего этого золото сделалось золотом, достигнувши совершенства своего. Так ведь и человек соразмерен и совершенен по-своему! Но возможно ли говорить, будто человек явился спервоначалу быком, после преобразился в осла, дальше — в коня, ещё дальше — в обезьяну; и только после всех этих превращений сделался человеком? Или возможно?.. А как же говорят о яхонте-лале, будто бы он сперва бывает белым, после чернеет, желтеет; и только после всех этих окрасок-цветов делается красным? Офонас ведь сам слыхал, как один купец рассказывал, будто сам видел в одной копи все эти цвета...
Эх! Паломничество, паломничество! Когда Офонас-Юсуф пошёл вместе с индеянами...
Нет сил сидеть, лечь надобно. И глаза в потолок тёмный. И пусть перед глазами заиграют, загуляют, запляшут картины живые... Как всё было? Нет слов описать. А увидеть снова и снова перед глазами своими? Ведь это возможно, возможно!..
...Повозка трясётся по дороге ухабистой. Подле Офонаса-Юсуфа незнаемая жонка, в плат завёрнутая тёмно-зелёный, ростом малая. А сам Офонас-Юсуф, загорелый, почернелый, на голове тюрбан выцветший, за плечами — сума. Но это ведь ещё не «прастхана» — не начало, не зачин паломничьего пути. Нет, это всего лишь путь к зачину...
Приехали к малому храму. А здесь уж толпы бурлят, шумят. Люди со всей страны Индийской прибывают, стекаются...
В храме кланяются бутам-идолам. А каждому водителю паломников подносят кокосовый орех и шафрановый шёлк на тюрбан.
Подле храма, на площадке, пляшут. Музыканты стучат-пристукивают в блюдца медные. Плясуны прыгают,
раскидывая ноги; а то на колени кинутся, а то наземь лягут и вскинутся тотчас...Вокруг Офонаса все невольно повторяют движения танцоров, быстрые, резкие... Вот и Офонас припрыгивает на месте... Уже все пляшут вкруг малого храма... Как это? Позабыл теперь... «Атман» — душа каждого человека... У каждого человека есть душа, и та душа зовётся индеянами «Атман». А как примутся все плясать, и Атман каждого освободится, и сольются все Атманы в одну великую вселенскую душу, которая зовётся «Брахман»... Или нет? Которая душа как зовётся? Какая душа — Атман? Какая — Брахман... Всё путается в уме Офонаса... Атман — Брахман... Брахман — Атман... И все пляшут, пляшут... И Офонас пляшет вместе со всеми, повторяя невольно общие движения, невольно повторяя...
Офонас бредёт в огромной толпе паломников... Жители окрестных деревень выходят на дорогу, машут руками приветственно...
Все поют славословия богам. Солнце выходит из-за облаков. Солнечные лучи обжигают лица, шеи. Офонасу привычно солнце Индийской страны... Атман — Брахман... Брахман — Атман... От кого слыхал эти слова? От Мубарака?.. В рассказах Микаила?.. Атман — Брахман... Брахман — Атман... Песнопения льются... Босые ноги переступают, легко топочут... Сума плечи не натрёт — Офонас привычный к дорогам, к путям дальним...
Людей всё больше. Ищут колодцы, ищут ручьи. Далеко ушли от большой реки. Подле грязного ручья на окраине деревни мочатся деревенские мальчишки. Ручьи и речки унесут всё в большую святую реку.
Офонас повязал лицо платком — от пыли. Паломники должны жить подаяниями. Офонасу подали воду в кувшине, заткнутом листьями, горсть орешков и бананы. Отовсюду несут паломникам бананы, манго, кокосы. Паломники движутся медленно и поют, поют. Ночами спят в малых храмах или просто у дороги. Офонас сидит, ноги поджав под себя, и ест бананы. Растягивается, подложив суму под голову. Часто бродил он с малым имуществом своим. Но теперь он испытывает спокойное чувство свободы, потому что идёт куда-то в неведомое вместе с многими людьми, свободный от имущества, от мыслей о деньгах, о крыше над головой. Ночью воздух влажен, душно и жарко, воздух густо заполнен человеческими запахами, духом человеческих тел, рук и ног...
Люди хрипят во сне, стонут, бормочут...
Утром снова в путь. В придорожном храме совершают «пуджу» — богослужение. Но туда не пробиться. Впрочем, не пробились и Офонасовы спутники. Офонас пытает их, спрашивает. Джай рассказывает, как подходят к изваянию божества и подносят бананы, кокосы, сладости, гирлянды цветочные. Омывают изваяние в пяти сладостных жидкостях — в молоке, в мёде, в сахарной воде, в молоке квашеном и в масле топлёном. Все отпивают по глотку. Моют идола в чистой воде, вытирают насухо, окутывают красивыми тканями, украшают цветами. Все поют славословие богу. А для каждого бога — свои цветы и свои кушанья.
— Но может ли статуя, сделанная человеческими руками, быть богом? — спрашивает Офонас, желая понять.
— А разве в твоей стране холодной не поклоняются изображениям богов?
— Да, поклоняются, это изображение называется «иконой»...
— И оно для вас бог?
— Нет, нет, всего лишь изображение...
— Но вы молитесь перед ним?
— Да... Но это нужно, чтобы сделалось молитвенное такое сосредоточение, чтобы думать о Боге небесном...
— Ты думаешь, и мы не знаем, что изваяние каменное — не есть бог?
— Стало быть, и для вас изваяние, как для меня была бы икона!
— Все делается для молитвенного сосредоточения, для усиливания духа в стремлении к божеству!..
Офонас купил в деревенской лавке лёгкое покрывало и циновку. Идти ещё очень далеко, и не все же ночи проводить на придорожных камнях или на голой земле...
Одиннадцатый день лунного месяца — любимый день Вишну. В этот день положено поститься. Многие вокруг Офонаса не брали в рот ни крошки хлеба, ни капли воды. Офонас, захваченный общим настроением, также не ел и не пил. Но ему отчего-то чудилось, будто он постится постом христианским. Странное состояние овладевало его душой: хотелось вершить ревностно все положенные обряды индеянские, и в то же время душа всё более переполнялась тоской о молении русском православном, о церковном стоянии, о киоте домовом с иконами...