Семь преступлений в Риме

Должен признать, из всего пережитого в те времена похвала эта стала моим главным достоянием, которым я до сих пор искренне горжусь. А еще в моей памяти остались мастерская, которая постепенно погружалась во мрак, и великий Леонардо в своей рабочей одежде, стоящий у высокого окна. Я ворвался к нему, несмотря на протесты Салаи, когда он работал над своим новым шедевром. По моему виду мэтр понял, что я принес хорошие вести, и не стал упрекать за несвоевременное вторжение.

Выложив ему все, что знал, я мог теперь вволю любоваться самой прекрасной, по моему мнению, композицией мэтра.

Вокруг себя он разложил на скамейках эскизы: изящно изогнутая кисть руки, вытянутая рука, тончайшие завихрения волос… Перед ним стоял мольберт с панно, на котором он писал. Видно было, как из темной глубины полотна возникает мужской бюст с тонкими линиями контура, очень светлый и утонченный. Контур и свет так прекрасно сочетались, что можно было подумать, что персонаж материализуется из ничего. Воздушные каштановые волосы, выписанные в свойственной великому живописцу манере, спадали на плечи. Левая рука прижимала к груди крест, который казался выточенным из неземного дерева. Пока еще были неразличимы лицо и правая рука. Или скорее они, должно быть, появились вначале, но затем скрылись, будто заново переписанные художником. Их заменили светлые краски, оставленные окошками, куда заглядывать мог только Винчи.

Незавершенная, непонятная, эта картина излучала властное очарование.

— Должно получиться неплохо, — заметил Леонардо. — Давно я над ним работаю. До последних дней я никак не мог ухватить главного. Сейчас, кажется, нашел. Еще несколько попыток, и… Кстати, Гвидо, что ты думаешь о том волке?

Очарование нарушилось.

— Каком волке?

— Да о той волчьей голове в рамочке на бумажке Джакопо. Что бы это могло значить?

— Не знаю. Может быть, это предостережение, чтобы не доверять Гирарди? Что у него повадки дикого зверя?

Мэтр отрицательно покачал головой в знак несогласия:

— Неверно. По-моему, речь идет о вывеске.

Я посмотрел на рисунок.

— Вывеска? Вы хотите сказать, вывеска на лавочке?

— Да. На таверне, к примеру. Или на постоялом дворе. Думается, это бумажка с адресом, которую дали Джакопо. Адрес, куда он мог или даже должен был прийти. Может быть, ему вручили ее перед отъездом из Авеццано: «Встреться с До Гирарди в таверне „Волк“». Совет оказался роковым.

— Тем не менее это еще не доказательство виновности Гирарди. Донато мог быть с ним знаком, но не быть убийцей.

— Кто знает? А пока отдадим-ка бумажку кардиналу Бабьене, пусть он ломает голову. Однако нас это не освобождает от…

Наши глаза встретились, и я сразу понял, о чем подумал мэтр.

В результате вечером 2 января 1515 года я сидел за кружкой прокисшего сидра в одном из самых злачных мест квартала Трастевере: в трактире «Волчья голова».

В течение двух дней Леонардо посылал своих учеников прочесывать город в поисках таверны с похожим названием. Один из них обнаружил ее в глубине улочки, наиболее удаленной и наименее посещаемой, примыкавшей к кварталу Лунчаретта. Жизнь на улице Сола уже приучила меня к сомнительным заведениям, но атмосфера этого трактира показалась мне особенно гнетущей: низкий потолок, закопченные стены; два чахлых светильника едва освещали помещение. У стен стояли семь или восемь столиков, а хозяин вяло ходил от своего погреба к сидящим за ними питухам. Впрочем, последних было немного в эти праздничные дни: человек шесть весельчаков разного возраста, похоже, знакомых друг с другом.

Сам хозяин был плотным, медлительным, пьяненьким; правую ногу он тащил так, словно к ней привязали ядро, и смеялся в ответ на взрывавшиеся над столиками сальные остроты.

Я быстро почувствовал интерес к моей особе. Один тип нахально разглядывал меня, другие посматривали искоса, но так или иначе я был в центре внимания. И совсем не ободряло то, что в соседнем переулке меня ждал Салаи. Можно ли ему доверять?

Я сделал над собой усилие, медленно опустошил свою кружку и углубился в созерцание огня. Был уговор: никого не расспрашивать об обжигальщике Гирарди, во всяком случае, не в первый вечер. Слишком велика была опасность вызвать любопытство предполагаемого сообщника. Так что мне пришлось насторожить уши и пытаться побольше узнать о делишках, творящихся в этом местечке.

Однако первое посещение таверны «Волчья голова» оказалось бесплодным: мне не удалось подслушать ничего интересного, к тому же меня буквально сковали тяжелые взгляды.

Вышел я из таверны с огромным облегчением, поздравляя себя с тем, что иду на своих ногах.

Вечера третьего и четвертого января тоже не принесли новостей. Правда, посетителей было больше, и встретили меня не так враждебно, однако никто не сказал мне ни слова, и мне опять не удалось ничего расслышать. Лишь хозяин, казалось, заинтересовался мною и даже улыбнулся на прощание, когда я уходил.

И только вечером пятого января мне удалось пожать первые результаты моих сидений. Довольно поздно, когда таверна уже утопала в дыму и чаду, сквозь который с трудом можно было различить лица, дверь отворилась, и вошел какой-то мужчина. Пальцы мои непроизвольно сжали кружку. Роста он был среднего, зато на лице была простенькая маска «волчья голова», закрывавшая глаза и нос. Волк…

Незнакомец решительным шагом подошел к хозяину, они обменялись короткими фразами, потом он прошел к столику, за которым беседовали двое молодых людей моего возраста. Он наклонился к одному из них, прошептал несколько слов и что-то сунул тому в руку. Затем вышел, а следом за ним вскоре проследовал и тот молодой человек, сделавший вид, что идет подышать свежим воздухом. Я уже было встал из-за стола, думая, что напал на важный след, но тут появился другой мужчина, верхняя часть лица которого тоже была скрыта под черной маской. Я озадаченно сел. Последовала та же процедура, и пришелец быстро удалился, уведя за собой второго молодого человека.

Совсем не нужно было быть завсегдатаем этого заведения, чтобы понять смысл таких приходов и уходов: таверна служила местом свиданий городских извращенцев. Джакопо Верде, вероятно, искал такое заведение, и кто-то дал ему адрес. Если верить бумажке, найденной на улице Сола, Донато Гирарди являлся посредником в этом деле.

Тогда я стал разглядывать каждого из выпивох в отдельности. Самые молодые были добровольными жертвами, хозяин — сутенером, а два молодца у двери — телохранителями. Что касается остальных, трудно было определить, какую роль играли они в этой комбинации.

Теперь стали понятны обращенные ко мне зазывные улыбочки хозяина: он решил, что я тоже один из молодых людей, готовых на…

Впрочем, он уже направлялся ко мне:

— Ну что, красавчик! Птенчик выпал из гнездышка?

У меня сжалось горло.

— Ищешь, где бы погреться, не так ли? Так ты угадал, папочка Альберго займется тобой.

Он дотронулся до моей руки, которую я с отвращением отдернул. Тон его стал слащавым:

— Ну-ну! Не строй из себя целочку. В твои годы в «Волчью голову» не приходят просто так. Но может быть, я тебе не нравлюсь?

Я резко встал, едва не опрокинув стол. Но он оказался проворнее и схватил меня за горло.

— Бенито! Игнацио! Вы только поглядите! Эта девочка находит, что я не в ее вкусе!

От двери, прыская со смеху, приблизились двое молодцов.

— Миленький, сам виноват! Не надо ходить в таверну, если ее хозяин тебе не по нраву!

Капкан захлопнулся. Я попытался позвать Салаи, но трактирщик так сдавил горло, что я не мог выдавить ни звука. Его сообщники, схватив меня с двух сторон, легко оторвали от пола. Все умолкли в предвкушении предстоящего зрелища.