Семь пятниц на неделе

– Все бы сделала не так… все… – задумалась вслух Аграфена, осматриваясь с невольным ужасом. – Такое небольшое помещение – и такое темное. Нужны свет, пространство. Хотя бы белый потолок… Золото очень тяжело смотрится, его по минимуму… На стулья не бархат, и не красный… Да я бы все здесь переделала!

– Много ты понимаешь! – фыркнула Настя, отбивавшая фривольную чечетку на сцене, проверяя на прочность.

– Груня – прекрасный художник именно сцены, к ее словам надо прислушаться, – не согласился Эдуард Эрикович. И совершенно серьезно спросил у Груни: – А какого цвета ты видишь кресла?

– Я бы сделала верхний ярус темно-синим, затем плавный переход к изумрудному, синему, голубому. И ярко-желтая сцена. Словно волна подкатила к пляжу. Здесь остров, много зеленого, и кругом вода, при подъезде к театру это уже настраивает на определенный лад. И обязательно белый потолок – будет много света и воздуха.

– Гениально! – поддержал ее режиссер. – Я так и сделаю.

– За такие идеи платить надо, – подала голос Татьяна, тоже поднимаясь на сцену и начиная метаться по ней из стороны в сторону, как подстреленная куропатка. – Скрипят… скрипят доски. Зрители не услышат речь артиста… А мы до представления не запомним, где ходить нельзя.

– Укрепим сцену, хотя бы косметически, это можно успеть, – пообещал Вилли.

– Свет! Надо проверить свет! – продолжала волноваться Татьяна. И вдруг громко запела. – Потрясающая акустика! Сам театр прекрасен, хоть и требует ремонта. Здание просто кипит энергетикой и хорошей аурой. Я здесь точно сыграю свою лучшую роль!

– Давайте репетировать! – захлопал в ладоши Эдуард и подозвал ведущего актера Николая Еремеевича. – В чем дело? Что за унылый вид?

– Я готов, – голосом покойника ответил тот.

Хотя все знали, в чем дело, – он не мог долго обходиться без горячительного, а тут, на полном обеспечении Вилли, к тому же еще круглосуточно находясь под наблюдением коллег, не позволял себе пить. Вид у него был настолько убитый, что Груне стало даже жалко артиста. Она решила купить ему коньяка и даже сама налить в его фляжечку, которую тот всегда носил с собой вне зависимости от времени суток и степени ее наполненности. Художница мысленно поставила себе крестик, чтобы не забыть про это решение, и начала заниматься своим делом.

Пока актеры произносили фразы, разыгрывали монологи, пытались как-то найти себя на этой сцене, ходили по ней туда-сюда, приноравливаясь к размерам, чтобы, как говорится, свыкнуться, Аграфена ползала, стараясь действовать незаметно для них, позади сцены с рулеткой, вымеряя то, что ей придется декорировать. И пришла к выводу, что готовые декорации должны влезть, если их смонтировать под определенным углом. Она всегда делала мобильные декорации, экономя затраты театра. Их труппа хоть и не ездила на гастроли, но на новый спектакль можно было взять часть декораций от одного спектакля, часть от другого или просто перевернуть их и заново смонтировать. Выглядело все это абсолютно по-новому, и зрители не догадывались, что декорации старые.

Вилли и Эдуард Эрикович сидели в зале, смотрели на все это действо и что-то обсуждали между собой. Периодически горячий темперамент режиссера вспыхивал, как факел, и он взрывался.

– Да что ж вы делаете?! Ну, куда ты пошла? Там темный угол, тебя никто не увидит и не услышит! Неужели сама не видишь? Чего ты прячешься по углам, выбрав такую профессию? Еще скажи, что ты боишься людей и боишься выступать на публике. Мне актеры-социофобы не нужны! Настя, у нас же в пьесе девятнадцатый век, что за походка? Ты не на панели! Нет, опять не то, какой-то показ мод… Ты по роли – наивная, целомудренная девушка. Где все это? Не смотри на меня так! Если ты сама не такая, то должна суметь сыграть, на то ты и актриса… Таня, прекрати корчить рожи, у нас не комедия и не цирк шапито. Невозможно же смотреть! Ой, извини, забыл… Николай Еремеевич, от вас-то не ожидал! Ну, какой из вас герой-любовник, если вы на женщин даже не смотрите? Туалеты про геев его интересуют… Уволю всех к чертовой матери и наберу в труппу молодых и талантливых, без вредных привычек и наклонностей! Ощущение, будто на сцене не профессиональные актеры, а бродячие шаромыжники. Одеть вас всех в кота Базилио и лису Алису, в руки шарманку и – на дешевый рынок, честное слово… Не наступите на Груню, не видите, что ли? Она единственная из вас, кто профессионально работает… Николай Еремеевич, прекратите трястись, словно вас током все время бьет! О, господи… Зачем мы приехали позориться, да еще в другую страну? Что из этого получится? Позвал на свою голову Марк, царство ему небесное… Он был обо мне хорошего мнения, но знал бы, что за актеры у меня, в жизни бы не позвал! Понял бы, что кому-то в жизни много хуже, чем ему!

Конечно, Эдуард Эрикович подсказывал по существу и по своему режиссерскому видению ролей, спектакля, но в основном ругался, однако весь народ уже привык к его манере общаться. Да и понимал: все, что говорит Колобов, правда. Тем более что говорит он все это любя.

Вилли пребывал почти в шоковом состоянии от «великой русской игры», но держал себя очень отстраненно, словно происходящее его не касалось. В целом так, собственно, и было. Наверняка мужчина даже радовался, что сбагрил разваливающийся театр такой же странной труппе. Они, так сказать, нашли друг друга.

Через некоторое время приехал, как и обещал, комиссар полиции, забрал Аграфену, и оба удалились, мило беседуя на английском языке. Отправились искать катер преступников. Вилли хотел было увязаться с ними, но Груня твердо сказала, что справятся без него. Мол, он будет только мешать и отвлекать ее. Комиссар согласился с ней, что их-то двоих бандиты не знают в лицо, а вот Вилли может их спугнуть, поэтому тоже не пригласил друга в свою компанию.

Глава 12

Дебрен Листовец производил впечатление очень серьезного и ответственного человека. Он был собран, аккуратно одет и очень четко изъяснялся. Короче – этакий аккуратист во всем. Просто такой вот показательный полицейский на пять с плюсом. А каков он в работе, в смысле раскрываемости преступлений, Груше еще предстояло узнать.

В обществе комиссара Аграфене было не страшно, и они смело заходили в каждый проулок, ведущий к реке, и рассматривали катера. Все было не то.

– А вы здесь один? Других полицейских нет? – спросила у него спустя какое-то время Груня, на душе у которой сохранялось какое-то волнение и беспокойство. Спросила с большим подозрением, озираясь по сторонам.

– Один… Но ты не беспокойся, я смогу тебя защитить. Я вооружен и бываю очень опасен, особенно когда нападают на моих друзей.

– Прямо-таки опасен? – улыбнулась художница.

– Для бандитов – да. Но, если честно, я не очень верю, что мы тут кого-то найдем. А если найдем, я вызову подмогу, здесь все рядом и все близко.

– Хорошо, договорились, – согласилась Груня, снова сворачивая к реке, в очередной проход к воде.

Они обошли весь остров, но катера, на котором киллеры везли на смерть оглушенного и связанного Вилли, так и не нашли. Осмотр закончили уже поздним вечером. Видно было, что и комиссар притомился, и костюмчик его пообтрепался. На лбу полицейского выступил пот, на лице поселилась усталость в сопровождении своего спутника – голода.

– Я верну тебя в театр, откуда и взял, – объявил Дебрен.

– Пойдемте со мной. Я думаю, нас там ждут широкое застолье и люди с не менее широкой душой, – предположила и предложила Аграфена.

– Вот как? Но ведь спектакль через пару дней только, мне Вилли сказал.

– Открытие сезона – раз, назначение нового директора – два, – загнула два пальца Аграфена и похолодела. – Ой…

– Что?

– Вы даже представить не можете, что вас там может ожидать! Двойной праздник! Да еще и репетиция тоже была первая… И у нас первая гастроль, и место такое красивое… И Вилли очень мягкотелый, ни в чем нам не отказывает, в смысле в еде и в напитках…