Семь разговоров в Атлантиде

— Так прямо и велено? А что же боги делают?

— У них свои дела, божественные…

— Что же вы не всем миром правите?

— Придет время — будем.

— Так вы же времени не знаете, дней не считаете…

— А мы его остановили. Каждый день у нас один и тот же.

— Зачем это и отчего?

— Оттого, что провидим вперед. И провидец один наш великий провидел, что быть нашей славе столько-то и столько-то лет! А мы судьбу перехитрили: остановили время словом. Говорим: «Нет, нет никаких лет!» — вот и нету их.

— А время-то идет. Уже к вечеру дело.

— Это и есть наша печаль. Падает проклятое солнце — никак не удержать. Правда, мы, к утру сил набравшись, снова его подымаем, а время стоит.

— Ага, объяснил мне один тут на камешках. Только у нас мудрецы по-другому говорят. После трудов своих бог наш, Калям-бубу, струю пустил, и потекло время, как река. Всех нас эта река несет.

— Вот вас и несет, как мусор. А нас нет. Камень посреди реки видел? Вот так и мы.

— Когда-то и камень вода подмоет и покатит.

— А укрепить его, подпереть?

— Когда-то и река русло изменит. Будете на своем камне одни.

— Мы одни не будем. Перетащим к себе весь мир помаленьку. Видел пирамиду на площади?

— Вверх ногами-то? Видел.

— Перенесся наш человек в нильскую страну, осмотрел пирамиду и вернулся. И мы силой своей такую же мигом воздвигли. И в других странах если что хорошее имеется, к себе утянем.

— А зачем вы ее на маковку поставили? Некрасиво ведь.

— Чтобы видели силу нашу. Простую-то пирамиду любой дурак построит.

— Не скажи. Ее, говорят, тридцать лет строили. Как потрудился, так и погордился. А вам чем гордиться?

— Как чем? А силой?

— А куда вы нильскую страну дели? Тот, у ворот, говорил, что нету-де ее.

— А мы ее отрицаем. Больно близко к нам расположена. Вот мы и сказали хором: «Нет и нет такой страны, нам соседи не нужны!». Их и не стало.

— Я же там недавно бывал. Все на месте. Фараон сидит, командует, рабы вкалывают, крокодилы плавают…

— А ты докажи, что все на месте. Докажи. Докажи, что время идет. Докажешь? Нет. Так что давай все это забудь и помогай нам. Будешь хорошо жить, примерно как мы…

— Как же я буду избранникам богов помогать?

— Говоришь ты складно, уменьем великим владеешь, вот только силы слова у тебя нет…

— Еще спрошу: почему без имен живете?

— Есть имена, есть, только их каждый друг от друга в секрете держит. От нас, конечно, у народа секретов нет. Потому что если имя человека узнаешь, с ним все сделать можно. Взять, к примеру, Начальника Покоя. Он знаешь, сколько имен помнит? Много. Любого, который без звания, в нети отправит запросто. Потому и держится в должности.

— А твое имя знает?

— Знает, да что толку? Оно званием заворожено. А вот если он сможет так про меня сказать, что и без имени всяк узнает, тогда мне, конечно, туговато придется. Только он не умеет так, да и никто не умеет. Мы таких повывели.

— А у нас есть один такой. Про любого все как есть скажет, да складно притом. Достается от него многим. Злятся, конечно, да что сделаешь? И у нас слово силой бывает.

— Плохой человек. Вот бы его да на кол. А ты так не умеешь?

— Не привелось. Дар богов, говорят.

— Нехороший дар. И зачем это боги что попало да кому попало дарят? Мы таких людей не только у себя, мы их повсюду выводим. Положили такое заклятье, чтобы жизнь у них была короткая да несчастная. Крепко мы их прокляли, выдумщиков этих, и тех даже, которые когда-то еще родятся. Может, и отучатся выдумывать. И до вашего доберемся. Я думаю, ослепнет он…

— Вижу, что зря разболтался, хорошего человека подвел…

— О других не думай, о себе думай. Дадим тебе дворец, как у вашего царя… Как бишь его?

— Да кто там у нас сейчас — не скажу. Сегодня он царь, а завтра, глядишь, баранов холостит…

— Ну ладно. Потом вспомнишь. Давай клятву хоть своему Калям-бубу, а я ее скреплю словом. Клянись давай!

— Что-то не хочется. У меня дома родни полно, друзей. И вдруг вы их — да в нети? Пусть уж лучше меня одного.

— Другого найдем. Хоть один да согласится.

— Вот он пусть и соглашается. А я как-нибудь перемогусь. Меня за это Калям-бубу на свою вечную небесную гулянку возьмет. За ним добрые дела не пропадают, нет у него такой привычки. А ты и без грамоты проживешь, и так вон какой мудрый…

— Помрешь страшной смертью!

— Имя мое сперва узнай…

— А мы тебя и без имени.

— Сочинишь про меня что-нибудь? Да тебя твое же заклятье и прихлопнет: башка от лишней мудрости лопнет. А грамоты-то жалко, а? Не хватает ее, грамотешки-то?

— Да я тебя… Ничего, одумаешься, ползком приползешь. Отдам тебя Начальству Покоя. Очутись-ка у него!

4

— Ну, купец, не договорился?

— Не договорился.

— А Мудрец наш как тебе?

— У нас такие мудрецы обычно грушевые деревья околачивают от вредителей. А ты его, поди, тоже не любишь?

— Твоя правда, не люблю.

— Что ж ты мне правду говоришь, зачем это?

— А как же? Скажи я, что люблю его, а вдруг кто-то поблизости произнесет словечко-то? Я его тогда взаправду полюблю, а мне нельзя. Вот у вас хорошо, у вас можно смело врать что ни попадя. Я так думаю: великий человек был тот, кто первым врать наловчился! От таких цари пошли. Пришел он к людям, сказал, что царь, они и поверили: не знали, что врать-то можно. Потом, конечно, опомнились, да уж поздно. Ото лжи пошел на земле порядок.

— А правду говорить все же приходится?

— Так уж выходит. Безопасно только хором врать. Когда все кругом врут, и держава как-то крепче делается… А Мудрец-то тебе много порассказал?

— Да уж как водится…

— Узнаю птицу болтливую… Он тебя, между прочим, велел казнить, да полютей. А я не тороплюсь. Ты мне нужен…

— И я не тороплюсь. Знаю, что нужен. Дело привычное — цену набивать.

— Мое условие такое — поможешь мне его место у Высокого Табурета занять отпущу тебя. Прямо на порог родного дома.