Семь смертей доктора Марка

Гауптман со всей серьёзностью отнёсся к поставленным перед ним задачам и много времени проводил, наблюдая за ходом сортировки пленных и изредка вмешиваясь и давая свои указания. Но в целом было видно, что он согласен с выводами Марка и со временем у них установились нормальные рабочие отношения. Однажды гауптман пригласил Марка посмотреть на оборудованную под его руководством амбулаторию. Прежде чем войти в святилище гауптмана, Марку пришлось как следует протереть руки спиртом. Он совсем не возражал, ведь, проверяя пациентов, ему приходилось дотрагиваться до них довольно часто, и хотя он постоянно дезинфицировал руки карболкой, это было совсем не то. Кожа постоянно пахла кислотой, сохла и начала шелушиться.

Мужчина гордо провёл Марка по небольшим комнаткам, где располагалось медицинское оборудование, по большей части закрытое в стеклянных шкафчиках. Было даже небольшое хирургическое отделение, но непонятно, для кого всё это предназначалось. Для лагерной охраны и администрации или для пленных тоже? В конце осмотра он пригласил Марка присесть за стол, достал склянку со спиртом, кусок колбасы и белую булку. Такую Марк помнил с довоенных времён. Спирт не разбавили водой, выпили за знакомство не чокаясь, а уж потом запили. Гауптман, назвавшийся Фридрихом Беббером, гостеприимно предложил угощаться. Марк еле сдержал себя, чтобы не наброситься на еду. Он дождался, пока гауптман сам нарежет колбасу и булку, и постарался брать всё аккуратно и в небольших количествах, чтобы не вызвать неудовольствие хозяина. Беббер знал несколько слов по-русски, что и продемонстрировал. Марк тоже помнил немного немецкий ещё со школьной скамьи. Несколькими словами он пополнил свой лексикон во время дружбы с Ольгой, но сама она стесняясь старалась говорить по-русски.

Марк вышел после встречи с Беббером слегка пошатываясь от выпитого спиртного. Беббер произвёл на него приятное впечатление, чистый и аккуратный, с умом старающийся оборудовать свою амбулаторию. Таким и должен быть настоящий врач. Если бы не обстоятельства, сведшие вместе Марка и Беббера, то Марк вполне мог бы гордиться дружбой с таким человеком.

На Беббера Марк тоже произвёл хорошее впечатление. Отмывшийся и немного окрепший на дополнительной пайке Марк выглядел намного лучше, чем те грязные и небритые пленные, которые стояли в очереди в ожидании осмотра. Беббер с удивлением отметил, что среди русских встречаются вполне достойные люди. Он уже успел убедиться, что Марк действительно достойный его коллега, во время инспекций в зону осмотра.

С этого дня у них установились если не дружеские, то вполне доброжелательные рабочие отношения, в которых Беббер был несомненно главным. Но и Марк, признавший в нём авторитетного грамотного врача, был согласен с дополнительными мерами дезинфекции в создаваемом для пленных бараке. Было ли виной Беббера его появление в СССР в столь неожиданном качестве? Марк не раз задавал себе этот вопрос. Ведь вполне могло быть и по-другому, Беббер мог быть пленным, а Марк как врач мог командовать таким лагерем, будучи в его должности. Как бы он сам тогда относился к Бебберу? Да, тот был врагом, и его следовало уничтожить, как и любого вражеского солдата, но ненависти именно к Бебберу Марк не испытывал, более того, представься случай его убить, Марк не стал бы этого делать. Врачи должны быть вне военных действий, ведь настоящий врач оказывает помощь не только своим бойцам, но и солдатам противника. Ещё куча философских вопросов сопровождали его по пути в свою комнату. Разумеется, все его соседи учуяли запах спиртного, исходящий от Марка. И для них это было неплохим знаком, Марк был их непосредственным начальником, а коль скоро у начальника хорошие отношения с вышестоящим начальством, то и они могли чувствовать себя более защищёнными. Правда, от любви до ненависти один шаг, но всё равно это давало хоть какую-то передышку. Никто из пленных на данном этапе не знал и не понимал, как ему следует себя вести. Нужно ли принять новую власть и новый порядок или пытаться найти в себе силы подняться на борьбу? Для начала следовало выжить, это понимали все. И каждый раз, когда расстреливали кого-то другого, даже не мысль о сочувствии мелькала в головах, а просто маленькая подленькая радость: пока я жив, хоть до завтра, но дотяну.

Но уже разные разговоры ходили по бараку, люди начинали кучковаться и сторониться чужаков. Да и откровенничали только с очень узким кругом, боялись шептунов и предателей, помня и собственный советский опыт доносительства. Люди, выходящие на работу, видели разбитый город, который им приходилось вычищать от обломков прошлой мирной жизни. Видели угрюмые лица прохожих, теперь уже не улыбнётся тебе встречная девушка, как бывало до войны. Она и сама опутана паутиной собственных страхов, да и сам ты кто такой? Ободранный, небритый пленный солдат, которого в любую минуту может лишить жизни и чести любой охранник, даже тот, кто ещё вчера мог считаться своим, сегодня, нацепив белую повязку, становился твоим личным врагом. Иногда более беспощадным, чем вражеские солдаты.

Шли однообразные дни. Марк со своими людьми по-прежнему занимался осмотром, только выделили для этой цели уже целый сарай, установив в нём вторую дверь и даже подведя электричество. Осенняя прохлада вносила свои коррективы. Люди втянулись в новую суровую жизнь, у прошедших первый отборочный уровень появились надежда и какая-то минимальная стабильность, пусть и состоящая из скудного рациона и голых нар в бараке. Но зато выстрелы, все также доносившиеся от расстрельного рва, уже не отзывались уколами в сердце, как это было в первые дни. Люди продолжали жить и выживать, они отчаянно боролись за лучшее место у нар, за право получить хлебную корочку, т. к. издавна считалось, что она больше обычного куска. Проснувшийся утром мог не обнаружить свои сапоги или ботинки, если они приглянулись кому-то. Разыскать их в утренней спешке перед выходом на работу было невозможно, и оставалось либо схватить то, что валялось бесхозным, либо опоздать на развод и перекличку, что сулило большие неприятности, вплоть до расстрела перед строем. Перепачканные за дневную смену ботинки становились неузнаваемыми, а если кто-то всё же был уверен, что нашёл именно свою обувь, в бараке немедленно возникала потасовка. Бились не на жизнь, а на смерть, словно и не были когда-то гражданами одной великой страны, где человек человеку товарищ, друг и брат. А ещё бились почти молча, т. к. нагрянувшая охрана могла поставить к стенке зачинщиков драки, а с ними заодно и тех, кто попал под горячую руку. Поэтому сильно шумящих драчунов могли придушить и свои. Иногда случались и словесные перепалки, грозящие вылиться в очередную драку. В непримиримом идеологическом споре сходились сторонники и противники советской власти.

– А где твой сука Сталин был, когда немцев проморгали? Я, что ли, Верховный главнокомандующий?

– Не смей, скотина, даже имени этого касаться! Ты и мизинца его не стоишь!

– А он и ногтя с моего мизинца не стоит!

– Ах ты гад!

– Вот вернутся наши, посмотрим, как ты запоёшь!

– А точно также, как и ты! Все мы здесь предатели советской власти и пособники врага!

– Верно! Коли не подохли, значит, враги!

– Да чтоб они сдохли, коммуняки эти! Из-за них все беды!

– Неправда! Если бы все вместе Сталину плечо подставили, ничего бы этого не было! Как он может за всем уследить, коли вокруг враги!

– А кто ему виноват, что его вокруг все ненавидят! Поубивал миллион да ещё миллион голодом сморил, кто ж его теперь любить должен!

– Он правильно поступал с врагами революции! Мы же тоже предателям в спину стреляли!

– Эка куда хватил! Стреляли, пока сами предателями не стали! И что теперь? Нужны мы советской власти?

– Нельзя сдаваться, товарищи! Нужно налаживать борьбу!

– Ты бы поостерёгся, вот так вот публично на борьбу призывать. Неровён час и на себя беду накличешь, да и остальные через тебя пострадать могут. Чай и так не на курорте!

Случалось и так, что после утренней поверки и развода несколько говорунов оставались на месте. Вернувшиеся после рабочего дня пленные больше никогда их не видели. А временами, когда раздавали пайку, некоторые из пленных не пытались протиснуться без очереди, чтоб наверняка хватило хлеба и побыстрей откусить кусочек от заветной порции. Они не спеша брали свой хлеб и меняли его на остатки табака или на ботинки получше. А глаза их совсем не напоминали глаза голодного человека.

На счастье Марка, ему не приходилось больше ночевать в общем бараке, и попадал он туда только для проверки санитарного состояния, да и то в основном в отсутствие его обитателей.

Поток новых пленных понемногу уменьшался, и в освободившееся время Марк принимал в одной из комнаток амбулатории тех пленных, кому требовалась помощь. Прослышав про возможность попасть к врачу на приём, в амбулаторию вытягивалась очередь. Несколько раз её даже разгоняли охрана и добровольные помощники. Поначалу Марк мало чем мог помочь, поскольку в его распоряжении не было ни медикаментов, ни возможности дать освобождение от тяжёлого труда. Но постепенно положение дел изменилось, и помог в этом Беббер. Марк объяснил ему через Ольгу, что те пленные, которые плохо себя чувствуют, иногда просто нуждаются в небольшой передышке. Он обратил внимание Беббера на рацион пленных и его количество. Как врач Беббер согласился, что при таком рационе долго и самые здоровые не протянут. Таким образом, после согласования с комендантом Беббер принёс ему весть, что отныне Марк может давать освобождения от работы на один-два дня без одобрения Беббера, а если возникнет более серьёзный случай, то необходимо получить его слово.

Переводившая Марку ответ коменданта Ольга в конце бросила ему фразу:

– Михаил Николаевич, – с подчёркнутым нажимом произнесла она, – вы бы не сильно увлекались выдачей больничных. Переусердствуете – и сами пойдёте вместо них работать Вы о них заботитесь, а они на вас доносы строчат. Будьте аккуратней, имейте ввиду, что я не смогу вам помочь, если за вас возьмутся наши офицеры безопасности.

После предупреждения Ольги Марк стал более осторожным, ведь его положение осложнялось по сравнению с любым пленным ещё и его национальностью. Возьмись за него офицеры безопасности, шансов выйти с допросов живым у него не будет.