Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

— Возьму караул, пойду в город. По ресторанам, кабакам и игорным домам — тыловую сволочь гонять. Повешу десяток — сотня умней станет. Не смей спать, едем усмирять. Поедешь со мной?

— Не хочу, Яша, — она бросила папиросу, встряхнула коротко стриженными волосами. — Спать хочу. Голова раскалывается. Будь осторожен: в городе орловцы.

Слащев по-юношески задорно рассмеялся. Внимательно посмотрел на женщину. Она все такая же, его юнкер. В бою героиня, а между боями — словно в спячке: ест, пьет, как все, слушает скабрезные разговоры, присутствует при скандалах, пьяных выходках — офицеры перестали стесняться ее, считают мужчиной. В бою она — солдат, а женщина только для него. Все реже и реже.

— Орловцев не боюсь, — сказал он. — Недобитки.

— Возьми с собой Белопольского.

— Возьму. Еще бы! Он всех орловцев в лицо знает, — и приказал адъютанту: — Капитана Белопольского, живо! — Но, тут же перерешив все, как это часто бывало с ним, остановил адъютанта и объявил, что в город отправится через час-два, а теперь пойдет в аппаратную, и Белопольского следует прислать туда, но тоже не раньше, чем через час, потому как он должен немедленно связаться по телеграфу с главнокомандующим.

... Генерал стоял у аппарата и яростно диктовал телеграфисту-прапорщику:

— Интриги на маленькой территории Крыма растут. Борьба ведется с коренными защитниками фронта, до меня включительно. К этому присоединяются карьеризм и переменчивость взглядов некоторых старших начальников, которые вторгаются даже в мою частную жизнь! Подчеркиваю, что генералы Кутепов и Витковский провозглашали «ура» Деникину. Генерал Махров и полковник Коновалов портят все дело и подрывают обаяние вашего имени. Сменяются лица, работающие на совесть в тылу для фронта. Отменяются отданные мною приказания, чем подрываются нервы, и так натянутые у всех фронтовиков, до меня включительно. Для спасения родины и по долгу службы настойчиво осмеливаюсь ходатайствовать перед вашим превосходительством... — Слащев увидел Белопольского, сделал знак ему, чтобы обождал тут же, и продолжал: — Прошу вас пресечь попытки разных лиц и партий проводить у меня на фронте перемену личного состава; объявить себя диктатором; устранить генералов Кутепова, Витковского и других. Сам же готов служить там, где вы найдете нужным.

— Передано, — сказал прапорщик.

Слащев смотрел на принимающий аппарат. Он молчал. Наконец колесо завертелось, узкая бумажная лента полезла из аппарата. Телеграфист принялся читать:

— Ваш рапорт передан главнокомандующему. Точка. Принят к сведению. Ответа не будет. Точка.

— Сволочи! Какая сволочь! — нервно закуривая, заорал Слащев. — Я это запомню. Такое не забывается! Кандидат в Пожарские. Минина у него нет. Подумаешь — Врангель! Стратег! Кашевар! — И приказал Белопольскому: — Следуйте за мной, капитан. Едем тыл усмирять!

Андрей Николаевич Белопольский хорошо знал причуды своего командира — служил под его началом достаточно! — и выработал в себе привычку ничему не удивляться. Младший Белопольский был весь в деда — худощавый, поджарый, ширококостный, с породистым лицом и четким профилем римлянина. Портила его лишь презрительная улыбка, которой он, похоже, гордился, и пустые, безжалостные серые глаза, видевшие слишком многое. Он в душе удивлялся теперь Слащеву, который ни с того ни с сего попытался вызвать к проводу главнокомандующего и поставил себя в глупое положение, но вида не подал и с советами не полез — знал, не терпит Слащев советов, — а равнодушно ждал, чем все это окончится и когда он понадобится. И пошел за Слащевым, тоже не спрашивая куда и зачем..

Генерал приказал остановить свой автомобиль возле «Европейской» гостиницы в Симферополе. Здесь, как всегда, при всех режимах, размещались штабы и десятки различных военных учреждений. У входа бравые часовые артикулируют винтовками. Толпились офицеры-добровольцы, взад-вперед носились посыльные, подъезжали офицеры на извозчиках и автомобилях — боевая обстановка, фронт недалеко.

Вызвали дежурного по штабу. Слащев осведомился, здесь ли генерал Кутепов. Бравый подполковник струхнул малость (сам «генерал Яша» внезапно прибыл!), но, собравшись, отрапортовал, как полагается: командующий корпусом изволили отбыть на позиции корниловцев и сегодня вернуться не обещали.

— Чего ж у вас суетня такая здесь, подполковник? — с издевкой спросил Слащев. — Буденного ждете?

Дежурный стал объяснять, что отдел контрразведки представил в Главный штаб списки своих сотрудников на предмет необходимого обмундирования, но списки в Главный штаб не дошли, они пропали, — сегодня ночью выяснилось: один из работников штаба продал их за триста тысяч рублей неизвестному. Ведется розыск.

— Ловко! — зло засмеялся Слащев. — Теперь большевички будут знать ваших контрразведчиков поименно! Желаю здравствовать! Приветствуйте от моего имени генерала Кутепова.

— Будет исполнено в точности, ваше превосходительство! — гаркнул подполковник. — Желаю здравствовать!

— Едем, — приказал Слащев сопровождавшим. — Не попали в штаб, посетим бардак — это одно и то же. — Он вдруг отпустил автомобиль и зашагал по улице, в белой высокой папахе не по сезону, в распахнутой серо-голубой генеральской шинели, хрупкий, как юноша. Адъютант и капитан Белопольский поспешили за ним. В нескольких метрах сзади, не отставая, держались два казака-конвойца.

Кафешантан на Дворянской улице даже в дневное время переполнен. За столиками — пестрая публика, много офицеров, какие-то темные типы, дельцы, спекулянты, женщины легкого поведения, журналисты самых разных направлений. В зале темно от табачного дыма. Воздух застоявшийся, плотный. Пахнет кухней. Снуют официанты в голубых косоворотках и белых фартуках. Рядом с огромной сценой-раковиной без перерыва старается оркестрик. Поет певица: «Кто ж провожает ее на кладбище? Нет у нее ни друзей, ни родных, несколько только оборванных нищих, да еще пара, пара гнедых...»

Большое шантанное представление начиналось в восемь вечера и шло всю ночь. Днем, как свидетельствовала афиша, перед господами завсегдатаями выступают певцы императорских театров, виртуозы-балалаечники братья Комаровские и исполнительница популярных цыганских песен госпожа Одеотти.

Излюбленное место симферопольских контрразведчиков. Тут, в мутной воде, отлично удится рыбка. В задних комнатах играли в карты по-крупному и, конечно, не на деникинские «колокольчики». Имелись кабинеты с отдельным входом. Официанты шепотом предлагали девочек. Сквозь гомон зала прорывались громкие голоса: «Даю фунты! Беру лиры!», «Продаю хлеб!», «Имею вагоны!», «Нужен одеколон!». Смеются, плачут, ругаются. Какой-то бронзоволицый красавец — не то грек, не то цыган — поил полковника. Его сосед, изрядно пьяный офицер, приставал к красавцу, чтоб продал золотой перстень, допытывался, за сколько тот купил его.

Рядом компания «философов», тихие разговоры, сложное меню: consomme Souverian, ростбиф, стерлядь, артишоки в малаге, маре шаль из рябчиков. И все солидная публика — обер-офицеры, интендантские «тузы» в штатском. На обслуге два официанта, в надежде на хорошие чаевые. Только и слышатся приказы: «Почему нет «Шато-Икем», человек?», «Неси-ка водочки, голубчик. Пулей!», «Господа, господа, к рыбке прошу рейнского белого!».

Через столик — шумная и пьяная группа дроздовцев с малиновыми бархатными погонами. «Дрозды» гомонят разом, перебивая друг друга, беспорядочно чокаются, размашисто пьют, разливая водку на мокрую скатерть.

С большим трудом силится подняться неопрятный подпоручик с зеленым, узким, носатым лицом и мутными глазами. Его хватают за ремень и локти соседи, усаживают силой снова и снова, наливают до краев фужер.

Невыспавшийся метрдотель сразу узнал генерала Слащева, кинулся навстречу, предложил лучший кабинет. Но Слащев заупрямился: будет сидеть только в зале, в углу, подальше от оркестра. С трудом уговорили его подождать, пока метрдотель и капитан Белопольский найдут подходящий столик. Свободных мест не оказалось. Метрдотель распорядился принести стол и стулья. Андрей попросил господ офицеров, сидящих слева и справа, потесниться. Эта просьба вызвала пьяную бурю. Особо неистовствовал полковник, сосед бронзоволицего красавца, — он грудью лез на Белопольского, кричал, что капитаны не указ ему, командиру Марковского солдатского полка, норовил оттолкнуть Белопольского. Андрей сдерживался с трудом, рука сама лезла к кобуре.