Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

После того как еще в марте Слащев настиг отряд Орлова у Джанкоя и жестоко разбил его орудийным огнем, захватив пленных и штаб, в котором были изъяты, как сообщалось, значительные суммы, Орлов сумел исчезнуть. Военно-полевой суд приговорил пленных офицеров к смерти. Все считали, Орлов отомстит, он не простит разгрома Слащеву. Но время шло, а никто не нападал на «генерала Яшу». Тогда стали говорить, что Орлов ушел к зеленым. Затем — переплыл Черное море и примкнул к Кемаль-паше. Он же спокойно отсиживался под Евпаторией. Его окружали наиболее преданные соратники. Денег и оружия у них было в достатке. Они отдыхали, развлекались сколько могли в своем добровольном заключении, просто жили — каждый в меру своих потребностей и воображения. Они ждали. Ждали неизвестно чего. Их осталось всего двенадцать (а не шестнадцать, как писал в своих приказах Слащев). Шестеро — офицеры. Самые верные — капитан Дубинин, чудом сбежавший из-под слащевского ареста, штабс-капитан Сысоев. Остальные — молодежь: поручики Дузик и Ржецкий, морской лейтенант Гетман, примкнувший к отряду еще ранней весной, когда с Орловым заигрывал герцог Лейхтенбсргский. Нижние чины состояли при офицерах денщиками. Компания собралась весьма пестрая — от ярых монархистов до анархистов. Впрочем, и те и другие были далеки от политики. Поэтому, вероятно, нечастые разговоры о мировоззрении кончались ссорами, а если все были пьяны — драками. Сысоев и Гетман дважды стрелялись с десяти шагов. И оба раза в воздух: каждому хотелось уцелеть, дождаться иной жизни, махнуть за границу.

Всю эту разношерстную публику цементировал лишь Орлов — бывший симферопольский гимназист, а затем и Георгиевский кавалер, обладающий фантастической физической силой и храбростью. Его боялись все. Сподвижники мятежного капитана знали: в Симферопольском казначействе Орлов «реквизировал на правое дело» десять миллионов. Каждый надеялся на свою долю, на шестую часть. А может, и на большее — ведь капитан Орлов и любой член группы были смертны: могли погибнуть от шальной пули, умереть от тифозной вши, попасть в плен к врангелевцам или красным партизанам. Да, ждать стоило. Ожидание и объединяло группу, укрывшуюся в окраинном доме молчаливого немецкого колониста Штюбе, который неплохо зарабатывал на своем молчании. И не какими-то ничего не стоящими деникинскими «колокольчиками», а денежными знаками довоенных еще, николаевских времен.

Так они жили. Сатанели в безделье. Отсыпались, отъедались, опивались парным молоком. Но наступал час, когда Орлов и его начштаба Дубинин, не сговариваясь, приходили к выводу, что группе нужна немедленная разрядка, иначе раздастся взрыв и все полетит к чертовой матери. Начинались лихорадочные сборы. Денщики кидались собирать коней. Запрягали — смотря по времени — две тачанки или два почтовых четырехместных экипажа, проверяли оружие и летели в Евпаторию, к милому Септару, в его тайные владения, неподалеку от Мамайских каменоломен, где каждому и всем им вместе было дозволено все. «Татарский хан», как орловцы звали Септара, никогда не знал заранее о времени их приезда и всегда был готов к нему. Словно по мановению волшебной палочки являл он и богатый стол, коньяки и вина, и не знающих устали музыкантов.

...Дом Септара был двухэтажный — огромный и загадочный, состоящий из двух больших и бесчисленного количества маленьких комнат, комнатенок, клетушек самого непонятного назначения. Дом опоясывал фруктовый сад. За глухим забором, на востоке, — потайные ворота, ведущие в степь, на дорогу к каменоломням. Септар принимал орловцев в самой большой комнате, выходящей окнами на деревянный балкон. Пол комнаты глиняный, на стенах цветные войлоки, вокруг — тахты, покрытые коврами, с широкими шерстяными тюфяками, одеялами и подушками. На сундуках — пирамидой — одеяла, подушки, тюфяки. На балках под потолком — праздничная одежда, платки, халаты, священные книги. Низкие столики, похожие на табуреты, придвинуты к тахтам. На них — вино, фрукты, орехи, остывшие шашлыки, повядшая зелень. Септар умел варить кофе. Он делал это всегда сам, не доверяя священной процедуры никому. Две девушки в малиновых бархатных расшитых кацавейках, с распушенными иссиня-черными волосами под золотыми шапочками, неслышно скользя, убирали лишнюю посуду. Орловцы были уже изрядно пьяны. Лейтенант Гетман безмятежно спал. Остальные полулежали в расстегнутых мундирах и френчах. Их лица казались багровыми. Музыканты удалились. Веселье шло на убыль. Все устали, обалдели от обильной выпивки и еды. И нужно было либо расходиться спать, либо изобретать нечто новое и еще не испытанное. Тоскливая бесперспективность висела в воздухе.

— Сим свидетельствую, что в петербургской Симеоновской церкви... — подняв палец, торжественно читал какую-то бумагу поручик Дузик, стройный, курчавый блондин с бессмысленными голубыми глазами. — Церкви, — проговорил Дузик со значением. — В метрических книгах за нумером сто тридцать пять значится, что его сиятельства графа Ивана Петровича Хвостова сын Владимир родился и молитован тысяча восемьсот девяносто седьмого года августа двадцать пятого числа, а крещен сентября двенадцатого числа. При крещении восприемниками были: действительный тайный советник Дуляго и супруга генерал-лейтенанта Анна Ивановна Дузик.

— Ну что? Что? — повысил голос Дубинин. — Что с того?

— А то, что моя метрика!

— Ого! Так это ты граф? — лениво бросил Орлов. Раздался общий смех. — Графьев с фамилиями Дузик не бывает, — торжествуя, закончил он.

Раздался новый громовой взрыв смеха. Поручик Ржецкий, узкогрудый, с непомерно длинным носом и неулыбчивым ртом, подчеркнуто весело катался по тахте.

— Я не понимаю, господа... — бормотал потерянно Дузик. — Кажется, я не давал никому повода... Я прошу, господа... Наконец, я требую! Послушай, Ржецкий...

— Иди ты! Иди ты! — хохотал поручик, подтянув колени к подбородку, продолжая кататься по тахте. — Ну, насмешил!.. Насмешил!... Граф Дузик.

Споро подскочил, протрезвев будто, кривоногий Сысоев. Прошелся на руках перед Дузиком, пропел баритоном, сильным и неожиданно приятным:

Едет чижик в лодочке в очень важном чине.

Пойдем выпьем водочки по этой причине!

Дузик, грязно ругаясь, нашарил в глубине бокового кармана бриджей револьвер и, вскинув его быстрым автоматическим жестом, хотел было выстрелить, но Орлов железной рукой схватил его за кисть, сжал ее и, мгновенно вывернув, заставил выпустить револьвер. Придвинув его к себе ногой, он поднял его, брезгливо сунул под одеяло, сказал:

— Пить не умеете, господа. Фу!

— А что вы можете предложить нам? — с вызовом улыбнулся штабс-капитан.

— A-а!.. Придумайте, господин капитан, что-либо подходящее для этих горячих детских голов, одурманенных спиртом и бузой. Придумайте, прошу вас.

— Извольте, — спокойно сказал казавшийся увальнем бывший начальник орловского штаба. — «Бутылочку». Традиционная игра русского офицерства.

— Где? — живо поинтересовался Сысоев.

— Винный подвал Септара — пустая пещера.

— Я согласен, господа! — радостно хлопнул себя по бокам штабс-капитан, поспешно застегивая френч. — Кто со мной?

— Вам бы только кровь пускать, — сказал Ржецкий. — Берите и меня: чему быть, того не миновать. От судьбы и сумы не уйдешь, гс-да. — Он вытащил изящный бельгийский браунинг и посмотрел в дуло.

— А вы, граф? — спросил Сысоев.

— Я убью вас!... Там... В подвале! — воскликнул поручик Дузик. — Есть же бог!

— Кто четвертый? Вы, лейтенант?

— Я спать буду. — Гетман рухнул лицом в подушки и тут же захрапел.

В сопровождении пожилого слуги-татарина офицеры спустились стершимися каменными ступеньками в галерею. Винные подвалы Септара были невелики и, судя по всему, почти пусты. Пахло затхлой, душной сыростью, прокисшим вином и мокрым деревом. Татарин провел их в пустой, метров в сорок квадратных, подвал и, оставив плошку с чадящим фитильком, вышел.

— Господа, известны ли вам все условия игры? — деловито осведомился Орлов. — Я, как старший, считаю своим долгом... Прошу написать необходимые слова. Вот бумага... Карандаш, правда, один. — Он усмехнулся, начал писать первым, проговаривая текст вслух, чтобы дать образец: «В смерти моей никого не вините». И подпись. —

Орлов передал карандаш Дузику, сказал тихо: — Давайте-ка вы, граф...

— Вы... верите? — еще тише переспросил тот.

— Безусловно, — серьезно сказал Орлов. — Хотя это ничего не меняет в вашем положении. Все ли написали, господа? Записки прошу положить в ваши карманы, как того требует форма. — Он снова усмехнулся. — Хотя так делали до войны. Ныне же ничей труп не рождает подозрений. Расходитесь по углам. Кто водит — добровольно?

Вызвался Дузик. Остальные согласились: так правильно. Поручику, который не очень твердо держался на ногах, завязали глаза и дали «смит-вессон» с тремя патронами в барабане. Орлов вывел его на середину подвала, развернул несколько раз вокруг себя, предупредил строго: