Семь способов засолки душ

Ведет стволом влево, потом вправо.

Он и поехал на косулю только потому, что обещал. Сразу всех предупредил, что испортится погода. Но дяде было плевать. Если Китаев Анатолий Семенович сказал, что будет охота, значит, охота будет и погода под Анатолия Семеновича подстроится. И плевать, что сам он еле держится на ногах.

Если Китаев сказал присматривать за ебанутой дочкой Дагаева, значит, надо за ней присматривать. С какой-то стороны, это Роме на руку — хоть Ника ведет себя так, словно ей все должны. Не отвечает на вопросы. Представляется чужими именами, каждый день разными. Даже дома ходит в черных перчатках с отрезанными пальцами. Смотрит исподлобья, иногда разглядывает что-то в пустоте у Ромы за спиной. Он пару раз оборачивался, но усилием воли заставил себя этого не делать. Ее шиза, ее проблемы. С другой стороны, кто знает, каким бы вырос Рома, будь его отец сектантом, шарлатаном и садистом.

На охоту они выехали перед рассветом: Рома, дядя и его старые друзья — начальник полиции, первый замглавы администрации города, сам глава и еще пара бизнесменов, поднявшихся на псевдоэлитных турбазах. Все в оранжевых жилетах, как будто собрались перекладывать асфальт в степи, они тряслись в буханке до предгорья, тащились по плоской вымороженной местности с вкраплениями одиноких изб, глядя друг на друга и еле тлеющий рассвет.

Глава администрации потащил с собой собак. Рома это не поддерживал. Охоты на косулю с гончими редко бывают успешными, косули просто срываются с места на большие расстояния по прямой, гончие бегут за ними, уходят со слуха и привет, не дозовешься. Так можно их и потерять — но кто бы Рому слушал? Он смотрит на собак, лежащих на полу. Одна, заметив Ромино внимание, постучала кривым, видимо сломанным, хвостом по дну буханки.

Китаев постоянно с кем-то переругивался по телефону, пока связь не пропала. «Что, опять?» — поинтересовался замглавы, и Китаев поморщился. Сказал: ну они хотят себе бизнес отхапать, это понятно. Просто ищут предлог. А девочка, тихо спросил кто-то, и Рома прислушался. Девочка-то здесь теперь.

Китаев неопределенно покачал головой, покосился на Рому. Что девочка? Девочка ничего, в порядке.

На этом все умолкли. Добравшись до места, оформили документы и разошлись по точкам.

…Доносится эхо выстрелов, и Рома поворачивается на звук, шумно дышит в шарф. Затем идет по собственным следам вдоль склона, на подъем, выбирается в бурю.

Косуля выскакивает прямо на него, даже целиться не нужно, Рома просто стреляет на испуге, отшатнувшись, и лишь потом понимает, что произошло. Следом из-за гряды выбегает гончая, крутится у ног Ромы, повиливая сломанным хвостом.

— С полем, — сообщает Рома в рацию.

В ответ помехи, обрывки голосов.

Косуля лежит, выгнув шею, бежево-серо-белая, как зимняя степь вокруг. Она подергивается, чиркает копытом по окровавленному снегу. Смотрит на Рому одним глазом, влажным и темным, как у Ники.

Рома нехотя вскидывает карабин, целится ей в голову. Но косуля дергается в последний раз и испускает дух сама.

— С полем! — доносится крик. Дядя идет к нему, машет рукой, галлюциногенно-оранжевый на фоне пурги и снега. За ним бредут еще двое, несут тушу.

— Сколько вышло?

— Одна, — отвечает Рома, не уточняя, что она чуть его не затоптала.

Дядя подходит, хлопает его по спине, оценивает косулю. Все еще не может отдышаться. На бровях собрался иней, лицо раскраснелось.

— У нас две. Сначала козел вышел, поскакал наверх. Срезали. А потом коза, эта к тебе ушла. Ты бы ее обратно, к нам.

Рома даже не интересуется, как дядя себе это представляет, он устал и уже вернулся бы в Староалтайск. Единственное, чего он хочет, так это спросить у дяди и у начальника полиции о Светке — движется ли дело? Он только ради этого и ехал.

Китаев встает над косулей, расставив ноги. Пытливо смотрит сверху вниз.

— А ты говорил возвращаться. — Он щерит зубы и приподнимает морду косули стволом винтовки. — Гля какая.

Косуля смотрит на Рому мертвым карим глазом.

Зацепок нет, говорят в буханке по дороге в Староалтайск. Как в воду канула, но надежда есть, ищем, Рома, ищем и обязательно найдем.

выдох второй

Дядя Толя Китаев помогал маме, сколько Рома себя помнил. Мама воспитывала их со Светкой одна, и дядя периодически приезжал, то денег подкидывал, то присылал кого-нибудь из своих ребят починить кран. Мама приходилась ему троюродной сестрой, какая-то вода на киселе, но других родственников в Староалтайске у него не осталось. Дядя продолжал их проведывать, даже когда мама открыла свой бизнес и у них появились деньги, много денег. Даже когда сам он заболел и приезжал лысым, без бровей с ресницами. Рома тогда его не узнавал, от Китаева осталась угловатая тень. Через год он вылечился — чудом, говорил, сияя.

Светке Китаев тоже пытался помогать, но там разве поможешь.

От мыслей о сестре горло сжимает, как после долгого бега на холоде. В животе сворачивается тревога. Рома открывает бардачок, смотрит на пачку сигарет — специально убрал, чтобы не мозолила глаза. Он давно пытается бросить, эта попытка длится уже четыре дня. Сто восемь часов, говорит ему приложение на телефоне.

То, что у матери гости, Рома понимает, еще не коснувшись звонка. Просто чувствует, что что-то не так. В коридоре стоят женские высокие сапоги на квадратном каблуке, на банкетке свален незнакомый пуховик. Пахнет парафином, дешевыми палками-благовониями и горелым деревом.

— Она совсем одна, в холодном месте, там снег… — доносится до Ромы, а дальше он ничего уже не слышит, потому что ярость закладывает уши. Не разуваясь, он идет через проходную большую комнату на кухню.

Свет выключен. Мать сидит к Роме спиной, напротив молодая женщина в черном платке с цветами. На блюде перед ней разложены обугленные щепки, женщина в платке водит над ним руками. Услышав Ромины шаги, она распахивает глаза и хмурится.

— Вы портите энергию, — говорит она строго. — Подождите в комнате.

Рома молча берет блюдо — то самое, на котором мама каждый Новый год раскладывает бутерброды с красной икрой и копченой семгой, — и стряхивает щепки и угли на пол. Пепел разлетается по кухне. Затем аккуратно, но крепко Рома берет женщину за локоть и выводит в коридор.

— С нее пятнадцать тысяч, — сообщает женщина, обуваясь.

— Пиздуй отсюда и скажи спасибо, что ментов не вызвал, — отвечает Рома.

Женщина хочет возразить, но, встретившись с ним взглядом, уходит.

— Еще три сеанса, и она нашла бы Свету! — заявляет мать, когда Рома возвращается на кухню. Она включила свет, рассеяв эзотерический полумрак. Теперь видна кастрюля супа на плите, две чашки из-под чая, купюры, прижатые блюдцем. — Мы были близко!

Тут Рома не выдерживает и срывается на крик. Что еще три сеанса, и эта, мать ее, оставила бы мать его без денег. Что экстрасенсы и гадалки Светку не вернут. Что они скорее обнесут квартиру, когда-нибудь это случится точно, обнесут или заставят переписать на не пойми кого. Что — «хватит»? Мать, раньше ты отдавала деньги Светке, а теперь спускаешь всё на шарлатанов. Дядя же ищет, он обязательно ее найдет.

Да что ты говоришь такое, возмущается мать. Я ей давала на еду. И ей тяжело было найти работу, как ты не понимаешь, она была больна, ты такой жестокий, Рома, иногда, она вот о тебе заботилась. Мама опускается на корточки и собирает щепки и угли в блюдо, и Рома отворачивается. Как будто снова оказался посреди бури на предгорье. Какой же он жалкий, честное слово: и этот его крик, и этот его страх.