Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Воодушевленный "королевским словом", я вернулся в цитадель Храма и, вновь собрав "северян", преподнес им замысел Великого Мстителя, подтвержденный моею волей, как Великого Магистра, находящегося в здравом уме и твердой памяти.

На этот раз Капитул еще меньше отличался от собрания мраморных и безмолвных изваяний. Молчание длилось до самого рассвета. Затем "северяне" вознесли общую молитву Всевышнему, в Чьих руках заключены все судьбы, осенили себя крестным знамением и разошлись.

В ночь на двенадцатое октября года одна тысяча триста седьмого от Рождества Христова все крепости Ордена были сданы провинциальным сержантам, а пятнадцать тысяч доблестных рыцарей Храма, не подняв руки и не произнеся ни одного бранного слова, позволили заключить себя в темницы и казематы, расположенные в королевских владениях. Все арестованные рыцари беспрекословно исполнили мою волю. Только в ту ночь я окончательно удостоверился в том, что исполнил-таки и главную миссию Великого Магистра Ордена, сумев восстановить в Ордене первоначальный Устав полного смирения.

Что произошло с той ночи за этими стенами, мне не известно.

Я знаю наверняка только одно: король изменил своему слову, и ремни в механизме моего замысла оборвались.

Что произошло с самим королем, мне не известно.

Готов поклясться: в ночь Змееносца Филипп от Капетингов был как никогда откровенен и намеревался действовать согласно со мной.

Возможно, мы стали жертвой какой-то особо изощренной клеветы.

Возможно, скрывшиеся ассасины предложили королю более высокую цену за сокрушение "северян", хотя я и сомневаюсь, что где-либо в мире найдется больше золота, чем в подвалах Ордена.

Возможно, сам Филипп от Капетингов является тайным ассасином.

Нетрудно отыскать бесчисленное множество разгадок, но все они теперь не имеют никакого значения.

Оказывается, вернее всего жить, веря в какое-нибудь небывалое чудо.

–  Но ведь Посланник все же пришел, господин мой!
– невольно напомнил я Великому Магистру о своей собственной миссии.

–  Возможно, - кивнул головой Жак де Молэ.
– Согласно священному преданию, я обязан называть посланника так же, как он называет теперь меня. Так вот, господин мой, скажи мне, чем же отличается доблестный молодой человек, лишенный памяти и посланный с некой священной реликвией неизвестно кем и куда, чем отличается он от Великого Магистра, глубокой ночью и посреди узкого двора стоящего с древком от таинственной стрелы и обрывком пергамента, что содержит какое-то слово на чужом языке, слово, смысл которого так же темен, как сама ночь?

В тот же миг мне представился глубокий колодец с загадочным светилом, висевшем во тьме более густой и черной, чем смола драконова дерева. Мне представился некто, неизвестный доброжелатель или союзник, спасший мне жизнь то ли наяву, то ли во сне ценою своей собственной жизни. В моих ушах гулким колодезным эхом прозвучала клятва, которую я дал своему спасителю: не меньшей ценою доставить священную реликвию по назначению, то есть во что бы то ни стало отдать ее в руки столь же призрачной персоне.

Я признал, что ничем не отличаюсь от вполне трезвомыслящего человека, скованного необъяснимыми обстоятельствами древнего предания. Оставалось либо принять их, эти обстоятельства либо навсегда покинуть мир всяких преданий и обстоятельств. Так я рассуждал теперь, когда стоял перед престарелым Великим Магистром Ордена тамплиеров, гревшим скрюченные подагрой пальцы над углями, что светились, подобно жару преисподней.

–  Так или иначе, я обязан исполнить данную от всего сердца клятву, пробормотал я.
– Даже если меня угораздило давать ее во сне.

–  В том наше с тобой, мой господин, сходство, - проговорил Великий Магистр, морщась, по всей видимости от боли в суставах, - в том же, однако, и наше различие. Я тоже давал клятву. Однако твоя, мой господин, клятва ведет тебя прочь из клетки, моя же, напротив, всегда вела в клетку.

Я же про себя подумал, что вся наша разница - только в том, что один охотник на драконов, а именно ваш покорный слуга еще с рвением учится своему ремеслу, а другой, ставший Великим Магистром, уже в совершенстве освоил это искусство и наконец обнаружил его совершенную бесполезность.

–  Мой господин, - вновь обратился я к пленному старцу.
– Известно ли имя того египетского сановника, чей вклад в казнохранилище Ордена был востребован первым в обмен на мощи святого?

Великий Магистр поднял на меня взгляд, и в мерцании старческих слез, не проливавшихся на щеки, я заметил слабый отблеск любопытства.

–  Имя?
– с таким же слабым удивлением сказал он.
– Не помню. Когда король называл его, я подумал о сверле, которое просверливает сундуки в хранилище. Имя, оно было похоже на сверло.

–  Аль-Азри?
– уточнил я.

–  Возможно, - качнул головой Великий Магистр.
– Похоже на то.

–  Умар аль-Азри, - невольно произнес я вслух и подумал, что все рыбы, и маленькие, и большие, бьются в одной сети.

Великий Магистр молчал.

Ранее, когда я задавал ему бесчисленные вопросы, то с напряжением прислушивался едва ли не к каждому его слову, все же надеясь, что однажды он произнесет главное, то, которое наконец откроет мою запретную память и вернет мне всю потерянную или отнятую насильно жизнь. Особенно сильно забилось мое сердце при слове ЗМЕЕНОСЕЦ. Я до боли "вгляделся" во мрак своей памяти, но, увы, так и не различил в бездне никакого просвета. Великий Магистр Ордена Храма обладал ключом, или сверлом, к моей исчезнувшей жизни и к моему имени, и я все еще не мог позволить себе уйти от него, не добившись главного. Конечно, мое страстное желание превращало меня в верного союзника короля, ставшего заклятым врагом Ордена.

–  Господин мой, я готов сделать для Ордена все, что в моих силах. И не отдам королю священного знака, будь он хоть трижды Великим Мстителем, твердо проговорил я.

Великий Магистр помолчал и ответил:

–  Ты говорил о клятве, господин мой.

–  Но кто объявил Великим Мстителем короля, как не сам Великий Магистр Ордена Храма, простой воин, никогда не доверявший знамениям и расположению звезд!
– предчувствуя недоброе, воскликнул я в сердцах.

Предводитель тамплиеров опять долго молчал и наконец ответил, обращаясь не ко мне, а к жаровне с горячими углями:

–  Теперь уже поздно. Ничего не изменишь. Люцифер первоначально тоже был объявлен "ангелом света".

"Великий Магистр берет на себя слишком много", - хотел было сказать я, но не сказал, а только взмолился к этому величественному старику сразу, как только почувствовал новый прилив отчаяния:

–  В твоей власти, мой господин, вернуть мне имя и жизнь. Тебе известно тайное слово. Я же не скажу королю ничего.

Великий Магистр заговорил, и я похолодел от ужаса.

–  Когда иссыхает река, останавливается мельничное колесо, - медленно изрек он.
– Когда останавливается колесо, должен замереть и жернов. Ошибившись в Великом Мстителе, я не могу доверять и Посланнику. Это будет меньший из моих грехов. Есть много слов, именуемых теперь тайными. Я промолчу. Я не могу отдать изменнику сокровенное.

Так я удостоверился, что эта ночь не будет самым счастливым из моих сновидений.

Еще некоторое время я переминался с ноги на ногу, глядя на старческие пальцы, изломанные болезнью, что теперь в этих сумрачных стенах несомненно обрела над Великим Магистром непреодолимую силу.

И вот я решил, что миссия Посланника, если не Истины, то короля Франции, исполнена мною до конца.

–  Я преклоняюсь перед вами, монсиньор!
– твердо сказал я Великому Магистру на франкском наречии.
– Вы самый благородный из всех людей, каких я помню в своей укороченной, если не с конца, то прямо с самого начала, жизни. Прощайте, монсиньор!