Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
У меня перехватило дыхание, когда бесчестный негодяй проник через задние ряды пестрых и, тайно вынув острый стилет, бесшумно и точно нанес по сторонам от себя два смертельных удара. Передние воины не заметили, как их товарищи повалились с седел подобно кулям с мукой.
Не успел я испугаться, как обнаружил, что уже сам увертливой лисой проскальзываю среди бьющихся всадников, где-то ныряя прямо под брюхо коня, где-то на единый миг притворяясь убитым среди убитых. Можно было пробиться вперед еще быстрее, вскочив на любого из коней, оставшихся без седоков, но я знал наверняка, что, конного и безоружного, меня срежут, как колос серпом, в первый же миг. Я уже не видел ни доблестного воина, ни злодея и продвигался по наитию в сторону синей и прекрасной
Трижды валились мне на голову с седел поверженные седоки, и, когда я добрался до цели, то уже был так с ног и до головы перемазан кровью, что вполне мог сойти за увечного, смертельно раненого воина, не представляющего для любого всадника никакой угрозы. Уже едва пригибаясь, я достиг франкских рыцарей быстрее пестрого и щуплого злодея. Здесь стоял оглушительный звон мечей. У меня на все не хватало глаз. В любой миг я мог превратиться в разделанную тушу.
Злодей тоже не дремал: выглянув из-за спины отбивавшего удары пестрого всадника, он уже поднимал руку, держа стилет за острие. В самой середине пекла я облился ледяным потом и только успел подобрать с земли чей-то щит, как лошадиный круп перегородил дорогу всей моей доблести.
– Мессир!
– не выдержав, крикнул я во весь голос. Рыцарь, как мне показалось, вздрогнул и обратил на меня зарешеченный взор.
– Слева! Слева!
– истошно завопил я, прикрываясь щитом от смертоносного дождя.
Рыцарь успел приподнять край своего щита, когда нить рока между крохотной щелкой, едва обнажавшей шею у края кольчужной сетки, и летящим жалом стилета сократилась до двух локтей. Стилет звонко и злобно ужалил угол щита и, жужжа и вращаясь, отлетел в сторону.
– Благодарю тебя, добрый воин!
– донесся сквозь звон оружия могучий голос франка.
– Проклятье!
– ответил я на том же языке без всякой учтивости, поскольку глаза мои успели разглядеть новое жало первого: невиданную железную звезду, каждый из тонких шипов которой мог бы при верном попадании пройти в ушко кольчуги и, разорвав его, достать до сердца.
Пестрый злодей искусно двигался среди сражающихся, не попадая под удары, а в руке его уже готовилось к змеиному броску эта страшная выдумка Иблиса.
Благодарность франкского льва так воодушевила меня, что жизнь потеряла для меня всякую цену. Я был готов на любой подвиг и как раз вовремя попал на базар, где подвигами торговали тоже по самой низкой цене.
Отступив к пестрым в тыл, я продрался через чащу конских хвостов и, пару раз подпрыгнув, вновь приметил своего главного противника. Он, заезжая теперь по правую руку франка, выбирал место для броска. Я вновь, уподобился какому-то хищному подпольному зверьку, скорее всего крысе, и за один вздох настиг злодея.
Он уже начал отводить руку каким-то особым способом: снизу от бедра, со змеиной гибкостью выворачивая кисть. Но тут большая и злобная крыса кинулась на него, схватила лапами за плечо и потащила из седла. Злодей повалился с коня на плиты площади, и крысе ничего не оставалось, как только вцепиться зубами в его запястье. Тонкие и хрупкие на вид, но несущие самую коварную гибель, .пальцы разжались, и я, живо подхватив железную осу, отбросил ее подальше. Орудие предательского убийства звонко запрыгало по камням под норами всадников, и в то же мгновение меня поразил раздавшийся около моего уха вскрик. Невольно я разжал хватку и повертел головой. Я мог поклясться, что кричала от боли и страха девушка, но как она могла попасть сюда, в глубину этого кровавого котла, и как хватило бы мне сил спасать еще кого-то?!
Не успел я поклясться кому-нибудь, как получил от злодея в живот искусный удар сапогом, выбивший из меня всякое желание дышать, спасать и клясться. Злодей ускользал! Легко, как кошка, вспрыгнул он на коня. Но и крыса оказалась не из дохлых. Неимоверным усилием протолкнув в грудь глоток терпкого эфира, я кинулся за
ним и в броске схватил за пояс. С такой злостью я выдернул врага из седла, что мы оба покатились кубарем под ноги коней, пританцовывавших под чанги и цимбалы сражения.Насев на злодея и прижав его лицом к камням, я мог бы окончательно уподобиться крысе и для своей же безопасности перегрызть ему горло, однако, ощутив над ним самую малую власть, я невольно принял человеческое обличье и решил устроить все достойным истинной доблести образом, а именно: пленить презренного и бросить его к ногам славного франка, как только тот освободится от своих непомерных хлопот.
Я сидел верхом на злодее, сумев заломить ему правую руку за спину до самых лопаток, и под грохот сражения, происходившего, в моем понятии, где-то в небесах, спокойно размышлял: "Главное повыдергивать из этого молоха все шипы и жала. А уж потом будем вязать, не то он успеет плюнуть и в меня каким-нибудь смертоносным гвоздем".
Злодей не шевелился, пока я срывал с его пояса всякие кожаные чехлы и кошельки, в которых скрывалось что-то несущее гибель: какие-то шипастые плоды каштана, иголки, звезды и непонятного предназначения цепочки. Полдюжины тонких, как рыбьи косточки, стилетов прятались за голенищами его мягких, по-султански роскошных сапогов. "Злодей не из простых наемных разбойников,- подивился я.- Такие сапоги получают из рук самого султана".
Все шипы и жала я раскидал, куда мог, стараясь только не попасть под ноги франкских коней, и полагал, что самое опасное оружие наверняка скрывается у этого разбойника за пазухой.
Придавив злодея всем телом к земле так, что теперь уж он и вздохнуть не мог, не то что пошевелиться, я стал просовывать под него руку, стремясь попасть за пазуху. Негодяй заскрипел зубами, словно подтверждая, что я оказался очень проницателен.
– Змея, потерпи чуть-чуть,- злорадно прошептал я врагу на каком-то из трех языков; не помню, на каком именно.- Сейчас ты станешь ручной и безвредной.
Моя проницательность оказалась выше всяких похвал!
Оружие, которое я нашел за пазухой подлого убийцы, без труда сразило бы любого алпа-льва или бехадура. Меня оно сразило даже не вынутое из ножен!
Похоже, мы со злодеем оба перестали дышать!
Моя рука сжимала прекрасную, упругую и теплую, как согретый вечерним солнцем персик, девичью грудь!
Сила дрогнула во мне, и хребет на миг ослаб. Только этого и ждала колдунья войны. Извернувшись с невероятной быстротой и живостью, она сбросила меня на плиты, и, едва я кинулся на нее, со столь же колдовским и прелестным изяществом закатила мне своим сапожком оглушительную оплеуху.
Все поплыло передо мной, кроме прекрасных черных глаз и остреньких перышек-бровей. Тех глаз и тех перышек я не мог не узнать!
Вот что означала обрезанная веревка, тянувшаяся за вереницей юных рабынь: та веревка напоминала мне тогда о новой неразрешимой и ошеломляющей тайне!
Лишь только река моего нового, на этот раз легкого и необременительного, беспамятства выбросила меня на берег яви, я вскочил на ноги и огляделся.
Юная и прекрасная злодейка пропала бесследно, зато благородный рыцарь-франк был не только жив и невредим, но и успел подступить к самым воротам дворца, каждым ударом меча сокращая число огланов. Уже падали один за другим пешие бехадуры внутреннего строя, те, что ослепляли нападавших золотыми зеркальцами на своих щитах. Черных султанских знамен осталось, как сухих камышин после жестокой осенней бури.
"Этот кинжал, который она бросила во франка,- подумал я, не зная толком, что теперь делать,- отскочил от его щита прямо мне в сердце".
Я потрогал священную реликвию, привязанную к предплечью, нащупал пальцами узор восьмиконечного креста и решил, что никакого выбора у меня уже нет и безгрешным отшельником посреди этого коловращения жизни и смерти мне быть не суждено. Сначала, мысленно, я был за одних, а затем, уже делом, за других. Оставалось продолжать дело, а не бесплодную мысль.