Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Мы переглянулись с рыцарем Эдом, и по его выражению я определил, что дервиш по прозвищу Добрая Ночь ему не известен так же, как и тот суфий, который был моим проводником в Конью.

–  Любезный повелитель Халдии, - обратился я к наместнику, - как мне стало понятно из вашего рассказа, мои черты и повадки напоминают вам того таинственного рыцаря Милона Безродного, которого знали вы и отец достойного комтура Эда.

–  Именно так, мой драгоценный гость Робер, - подтвердил наместник, - и я подумал, не являетесь ли вы его родственником, а если так, то не узнаем ли мы наконец его высокородное происхождение.

Самым краем взора я заметил некую тревожную перемену в рыцаре Эде и, присмотревшись к нему с большим тщанием, внезапно разгадал тайный смысл происходящего за этой роскошной трапезой, и только лишь - первый тайный смысл, за которым, как за первой подкладкой купеческого кафтана, могли найтись и другие, стоящие подороже.

Итак, будь я чист в своем прошлом, достаточно наивен и достаточно высокороден, то несомненно должен был бы вспылить, ведь грек настойчиво намекал на мою возможную родственную связь с человеком, по природе, возможно, доблестным и великодушным, но все же носившим прозвище Безродный. Проявляя неописуемое гостеприимство, грек открыто, на виду у комтура, который был здесь залогом моей чести, ставил передо мной настоящий волчий капкан, словно желая проверить, что я за зверь, и заодно показать мою шкуру рыцарю Эду поближе. Наместник знал нечто весьма значимое, чего пока не знали мы оба.

–  Увы, не имею источника, чтобы погасить огонь вашего вполне справедливого любопытства, великий кефал, - честно глядя ему в глаза, сказал я.
– Обстоятельства моей судьбы еще более запутаны. Не то, что каких-либо родственников, но даже родного отца мне не пришлось увидеть ни разу в жизни.

–  Вот как, достославный рыцарь!
– сочувственно воскликнул наместник, при этом, однако же, вздохнув с явным облегчением.
– У нас, собравшихся у этого камелька, весьма сходные судьбы. Вот еще одно странное совпадение.

–  Так вы уверены, великий кефал, что я не мог оказаться тем самым ребенком, который был передан на руки сарацинам и дервишу Хасану по прозвищу Добрая Ночь?
– совсем облегчил я наместнику его трудную охоту.

Тот переглянулся с комтуром, и я, к своему вящему спокойствию, увидел, что в глазах обоих засиял теплый огонь.

–  Простите, мой юный Аполлон, старого, хитрого грека, за все его уловки, - широко улыбаясь, сказал наместник.
– Теперь я вижу, что вас тревожат те же загадки и недомолвки судьбы. В том то и дело, что я очень хорошо помню, как старик произнес это слово: "Девочка". По своему же возрасту вы как раз подходите на место того младенца.

В это мгновение послышался звон колокольчика. Лицо наместника приняло суровое и властное выражение, он приподнял руку, и в покои быстрыми, но почти неслышными шагами вошел воин. Этот воин наклонился к уху своего господина и прошептал несколько слов. Наместник нахмурился и передал тайную весть нам:

–  Недалеко от границы Рума убиты трое моих людей. Они даже не успели достать мечи из ножен. Убийц никто не видел.

–  Какого вида раны?
– задал я вопрос, явно опередив комтура.

Наместник спросил воина, а тот стал объяснять достаточно подробно, но по движению его рук мы с рыцарем Эдом безошибочно определили, что за звезды попадали на греков с темных небес.

–  Похоже, Калибурн торопится к своему хозяину, - заметил я.

–  Ассасины, - коротко сказал комтур наместнику, приоткрывшему рот от удивления.
– Возможно, мы привлекаем их не меньше, чем Большую консисторию Дворца.

–  Вот как, - твердым голосом произнес повелитель Халдии и, шевельнув пальцем, отправил вестника обратно, в холодный и опасный мир, расстилавшийся за стенами этого средоточия изобилия и тепла.
– Значит, час настал. Ремни натянулись, и колеса заскрипели. В таком случае продолжим нашу трапезу и насладимся ею назло всем духам тьмы. Посмотрим, как ваши ассасины обучены счету, и спросим их потом, сколько капканов они насчитали.

–  Твое слово верно, дорогой Лев, - поддержал наместника Эд де Морей, не поведя бровью.
– Их черед трудиться, а наш черед отдыхать. Я вижу, что теперь наступает моя очередь коротко поведать свою собственную историю, которая пока неизвестна доблестному Роберу. Многое уже известно нам обоим, дорогой Лев, но кое-какие подробности, полагаю, не дадут скучать и тебе.

ВТОРОЙ РАССКАЗ ЭДА ДЕ МОРЕЯ,

РЫЦАРЯ ОРДЕНА СОЛОМОНОВА ХРАМА

И КОМТУРА КОНИЙСКОЙ КАПЕЛЛЫ

Сущая правда, готов снова поклясться, что я родился на земле русов, то есть так далеко на севере, что едва ли не в самой никем не виданной Гиперборее.

Моего отца звали Жиль де Морей, и он был рыцарем из тех, которые "с полными ножнами, но с пустыми кошельками". Военное дело было для него не развлечением или способом показать всему миру свои достоинства, а единственным лекарством от голода.

Его жизнь тоже начиналась самым странным образом и на землях, хоть и более теплых, но зато оставшихся для него вовсе не известными.

Своего отца, а моего деда, он не помнил. Мать и, значит, моя бабка, носила красивое имя Иоланда. Она-то и скрывала от маленького Жиля все сведения, касавшиеся жизни и деяний родителя, а только говорила, что он очень смелый и сильный воин и ушел в поход, завоевывать очень далекую и богатую страну. Возможно, если бы Жиль де Морей достиг совершеннолетия на глазах у матери, то он в конце концов смог бы выпытать у нее, откуда тянутся жилы нашего родового линьяжа. Однако судьба распорядилась так, что мать поцеловала его последний раз на Пасху, когда ему не хватало месяца до полных девяти годов, и с тех пор он ее больше не видел.

Первыми его воспоминаниями оставались картины безжизненной пустыни и обжигающих, как угли, камней под немилосердным солнцем. Во всяком случае, так он мне рассказывал, при этом всегда щурясь и облизывая губы, словно его губы еще с тех самых пор пересохли от зноя. Неизвестно откуда, но только прочь от какой-то беды, и неизвестно куда везла Иоланда своего сына, сопровождаемая тремя или четырьмя слугами. Дорога была очень долгой, и отец помнил, что Иоланда часто прикладывала к его губам серебряный крестик. Вероятно, он спас их жизни, но не избавил от злоключений.

Однажды их крохотный караван был окружен сарацинами. Они схватили под уздцы коней, повернули повозку в сторону от дороги и помчали так быстро, что повозка трещала и подскакивала на неровностях, отчего отец не один раз прикусил язык. Иоланда прижимала его к себе и обливала слезами.

Хуже, однако, не стало. В памяти отца остались просторные шатры, прохлада родников и какие-то замечательные сладости, от которых пальцы слипались так, что приходилось весь день напролет облизывать их языком. Приходили по двое воины в белых одеждах и с очень широкими саблями на поясах. Отцу дали подержать такую саблю, и он не смог оторвать ее конец от земли. Воины же громко смеялись и пребольно щелкали его пальцами по затылку. Они надолго уводили мать Жиля. Она потом возвращалась грустная, и Жиль этих часов не любил, потому что мать привлекала его к себе и так подолгу целовала его и гладила по голове, что становилось невмоготу.

Такая жизнь продолжалась довольно долгое время, пока вдруг за покровами шатра не начался очень громкий шум. Отец слышал истошные крики, звон оружия и беготню. Потом вдруг знакомые воины ввалились в шатер и рухнули на ковры. У обоих в спинах торчали кинжалы с золотыми рукоятками. Иоланда дико вскрикнула и закрыла собой сына, а он все пытался вырваться из ее рук, чтобы посмотреть, что же будет дальше.

А дальше было вот что. В шатер вошли какие-то люди, тоже сарацины, со злыми и страшными лицами, однако ими предводительствовал ветхий годами старичок с белой бородой и веселыми глазами. Первым делом он подмигнул Жилю и пропел петухом. Потом он приложил руку к сердцу, вежливо поклонился Иоланде и пригласил их выйти из шатра. Они вышли и больше никогда в него не заходили.