Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

–  Врешь, негодяй болтливый, котях тебе в глотку!
– весело рявкнул с вышины Папа.
– Тысячу раз на всякий час и выругаться толком не сумеешь, и подол девке не задерешь - скрючит всего да перекосит еще до заутрени. Что за грех такой, а ну признавайся, ж... велеречивая!

–  Так ведь сказано, Ваше Своднейшество, - подбоченившись, отвечал верховный пророк, - ничего, что входит внутрь, не оскверняет человека, а оскверняет только то, что выходит изнутри. Дескать, вдыхать - не грех, а выдыхать - сущий грех. Вот и учили мы по закону грешный народ только вдыхать и ничего после того не выдыхать.

–  И до чего ж вы допроповедывались, архизадницы вы эдакие?!
– еще грознее набычился ослиный Папа.

–  А до того, Ваше Сидейшество, - отвечал архипророк, - что раздулись людишки, как бычьи пузыри, и такие ветры учинили пускать, что занесло нас теми ветрами до самого седьмого неба, и видали мы там сонмы ангелов, затыкавших носы и уши. И пообещали нам ангелы, что за такие дела выльют они в День Гнева на грешную землю самый великий котел ангельского помета.

–  Ах, вы негодяи препердобные!
– заорал Папа.
– Значит, все, что наружу выходит - грех? Так значит, и помочиться доброму человеку нельзя без покаяния?! А ну подойдите ближе!

И только пророки робко подступили к подножию вертепа, как Папа поднялся со своего престола, а двое епископов задрали его одежды повыше. Важно ступив на самый край обрыва, Папа предъявил всему городу свое мужеское достоинство и под общее одобрение принялся окроплять незадачливых пророков.

–  А теперь в ад их всех, в ад!
– закричал он, истощившись на орошение.
– Пускай просыхают в пекле!

И двое архангелов принялись заталкивать пророков вглубь вертепа, откуда уже тянулись к ним мохнатые лапища чертей. Кто-то из народа пытался отбить их у демонов для пущего веселья, и тут разыгралась небольшая потасовка, быстро погашенная новыми потоками дождя, пролитого сверху сразу всем воинством преосвященных.

За пророками пришел черед праведных толстяков.

–  Мы смиренно постились, Ваше Съядейшество, - похвалялся их главный предстоятель.

–  То-то видно по вам, что всех акрид в пустыне поизвели, кишки ваши бездонные!
– покатился со смеху Папа.
– Как же это вы страдали, ну-ка поведайте нам.

–  Да уж подвизались сверх всякой силы, Ваше Сгрызейшество, - гордился праведный обжора.
– В Страстную-то Пятницу не больше дюжины колбас, полдюжины окороков, да десятка трех фазанов, да винца-то всего бочек пяток перед завтраком-то и в рот не брали!

–  Ах, хороши постнички, - громогласно рек Папа, перекрывая хохот толпы, - ах дозрели мученички - как раз пора на убой!
– а потом и вовсе завопил во всю глотку, потрясая своим кадуцеем: - В пекло их всех, в пекло!
– и так завопив, от ярости даже вцепился зубами в кадуцей, прямо в завиток кровяной колбасы.

Ни от архангелов, ни от толпы те отъявленные постники не дождались никакого милосердия: пинками и тумаками их затолкали в преисподнюю, а с креста, что они тащили на своих спинах, мигом пообрывали все съестное и растащили в разные стороны. Крест, поломанный в нескольких местах, спустили туда же, в преисподнюю, на дрова под котлы. Папа уже веселым тоном подбадривал ревностных исполнителей его воли:

–  Так их, так их! Лупи по пузу! А вон того - по толстой заднице! Эй, вставьте ему туда фитиль - весь год на сале не погаснет! Бросай их на сковородку! Поглядим, как на своем жирке-то зарумянятся и затрещат! Ой, пальчики оближешь!

Дошел черед и до девственниц-смиренниц.

–  Ваше Соитейшество, мы-то вовсе не грешили, и всегда и во все времена правило священное чтили!
– оправдывались девы.
– Как к обедне зазвонят, так лобок - на замок.

И держали проклятого зверя,

чтоб не выломал он двери,

коль хватало мочи,

аж до самой ночи.

–  А всегда ли сил хватало?
– допытывался Папа.

–  Ах, порой недоставало, - горестно плакали девы.

Зверь и юрок и силен,

глядь - в окошко лезет он.

Или так уж поднапрет,

что запоры все прорвет.

Мы, конечно, не сдавались,

до конца оборонялись.

В погреб зверя мы сманили

И приманкой угостили.

Пусть он бьется там в застенке,

на горшках взбивая пенки.

–  Ага, так вы даже с дьявольского искушения доход возымели!
– тут же уличил их Папа.
– Так лучше бы вы в поте лица хлеб свой стяжали, да почаще бы подол перед благородными людьми задирали, да денежки за то праведным бы монахам на пропитание отдавали. Тогда б и простились вам ваши грехи, а теперь вас в ... заклюют петухи. В пекло их!
– повелел ослиный Папа.
– К жареным петухам!

Тут архангелов и вовсе оттеснили от вертепа. Здоровенные лавочники принялись хватать девственниц и, задирая им подолы на голову, потащили их, словно в мешках, из которых только торчали голые ноги, пухленькие попки и даже самые сокровенные золотники, прямо к зеву преисподней. Черти только того и ожидали и тут же вцепились девам во все мягкие места, не обращая никакого внимания на их пронзительные визги и площадную ругань.

Наконец, когда за длинные носы увели в ад и карликов-евреев, наступил черед суда над тамплиерами.

Мы подступили ближе к преисподней, и взошли на невысокий помост, отделивший грешную землю от первого круга преисподней.

Теперь я мог получше разглядеть ослиного Папу. Он оказался старичком, на вид очень добродушным, хотя и не без лукавства, так и сверкавшего в его единственном, но весьма зорком глазу. Посмотрев на меня, он почему-то очень благожелательно улыбнулся мне и хитро подмигнул. Мне ничего не оставалось, как только ответить ему самой приветливой улыбкой.

Тем временем, Великий Магистр подробно докладывал о всех благодеяниях, кои были совершены бедными рыцарями Соломонова Храма в Палестине. Он назвал в точных числах, сколько было зарезано сарацин, свиней и чересчур богатых паломников, дабы пропихнуть несчастных скопидомов по частям через игольное ушко в Царство Небесное, сколько грязных бедняков было потоплено в море, дабы не осквернять Святой Земли их вшивыми лохмотьями и дабы не перевелись из-за них в пустыне священные акриды, коими питались некогда все пророки и праведники. Затем Великий Магистр, пуская слезы умиления, поведал суду, с каким благоговением поклонялись братья-тамплиеры жертвенному козлу отпущения, который, конечно же приходится единокровным братом и Золотому Ослу, стоявшему теперь по правую руку от Папы.

–  Все хорошо делали, и, говорят, даже девок не прижимали, - впервые признал заслуги подсудимых первосвященник вселенной.
– Только мнится мне, что утаил этот рогатый кое-какой грешок. Слышал я, что любите вы ближнего своего, как самого себя и даже более, чем братской любовью. А предъявите-ка всему люду вашу праведную любовь, дабы показать пример всем прочим смертным, погрязшим в ненависти и злопомнении.

Великий Магистр несколько смутился, оборачиваясь то вправо, то влево.

–  Так кто же из доблестных рыцарей, братьев Великого Магистра, покажет нам образец чистой любви?
– настойчиво повторил Папа, уже явно теряя терпение.
– Вот!
– ткнул он своим перстом прямо в меня.
– Вижу славного маршала. Какой ясный взор у этого доблестного тамплиера. Так и горят глаза любовью к ближнему своему! Пускай он покажет пример всем остальным грешникам.