Семь тетрадей. Избранное (сборник)

Крокодильи слезы

Прошел и праздник, радость утекла.Держась за раму (и не без опаски!),Уборщица смывает со стеклаВеселые и праздничные краски.Какой-нибудь зеленый крокодилИ Дядя Степа в вытертой фуражке.Конечно, Карлсон толст и очень мил,Под стать родному чуду – Чебурашке.А тряпка мокрая летит вперед-назад,Ворчит уборщица, купая тряпку в тазе…Ну что за люди, прям, как детский сад,Намазали, навешали, а грязи!..Ругая всех, кто дюже наследил,(Намазали, пускай и смыли б сами),Она не видела, что страшный крокодилЗаплакал настоящими слезами.Пускай его в одно мгновенье смыли,И что с того, что он ненастоящий,Вы знаете, что в жизни крокодильейВчерашний день, вчерашний праздник значит?Вот и она, наверное, не знала,Когда сурово, без особой ласки,Она, кряхтя, ругалась и смывалаСо стекол эти праздничные краски.А я б оставил, пусть бы он пожил,Глядел на нас печальными глазами.Ведь просто жуть – ненастоящий крокодил,А плачет настоящими слезами.

Окраина Москвы

Где я живу – окраина Москвы,Но только здесь на «ты» бывают с миром,Когда по веткам радостным пунктиромСтруится зелень будущей листвы.Когда плывут надменно и высокоПушистые, как лето, облака.Пока трава не вылезла. ПокаБерезы плачут капельками сока.Здесь людям восхищаться сужденоВеликим обновлением природы.И я из той счастливейшей породы,Которые с природой заодно.Я так решил. Не знаю я, как вы,А я люблю, когда капель за ворот,Я рад, что здесь деревня, а не город,Я рад, что здесь – окраина Москвы.

Английскому клубу

…и снова жил фанфарами премьер

Когда б я не был слишком глуп,Как большинство из нас. Во-первых,Я б не пошел в английский клуб,Чтоб уберечь от срыва нервы.Я б эту чушь не городил —Порыв, который столь бесплоден!Я б этой дружбы не водилИ был бы более свободен.И, во-вторых, я – Боже мой! —Мог сэкономить силы, еслиЯ возвращался бы домойИ отдыхал в уютном кресле.Не повторял, рыча как лев,Осточертевшие репризыИ не сносил бы божий гневИ режиссерские капризы.И, взяв покой за номинал,В премьерный день не суетился,И, хохоча, не вспоминал,Как кто-то что-то ляпнул, сбился…Но я, представьте, слишком глуп,Здоровью я не знаю цену,И я пошел в английский клуб,И я ступил на эту сцену.Да, я не знаю, что покойОпределяет чувство меры.Я сумасшедший, я такой,Я снова жду огни премьеры.Приду вечор, когда пораДомой усталому вернуться,Прожду часочка полтора,Глядишь – актеры соберутся.Но что спасало нас тогдаОт перекала и от стрессов?Но вот, сияя как звезда,Приходит радостный Нерсесов!За ним, для паперти рожден,Сам Мясоедов к нам. Еще бы!Значком цековским награжденОн за отличную учебу!На час покинув дом-музей,Великий Циликов – о Боже! —Спешит в компанию друзей.Исаков будет, но попозже.Что там в дверях за дивный свет?Не солнце, не заря пожаров,Но то с порога шлет привет,Торгуя чем-нибудь… Можаров!И, наконец, она… ВсегдаМы так и ждем ее советов.Наташа. Торопова. Да —Хозяйка наших менуэтов.И вот он, клуб. Так юн и свеж.Но где же милая Людмила?Пускай Ивановна… Но где жОна, что нас объединила?Она, которой ЩербаковУже писал однажды оду,Она, любимица богов.Мы ждем явления народу.Она, храня душевный такт,Давно пришла, но «бэз» явленья.Как разумеющийся факт,Как наше чудное виденье.Такой святой энтузиазм,Как у строителей Турксиба!Как ей понятен наш маразм!Ужель не скажем ей «спасибо!»?Ужели сможем позабыть,Какого б звания и чинаНам не пришлось себе добыть,Ее – причин первопричину?И коль мы вместе с давних пор(Пускай у всех свои сужденья),Ужель не сможет дружный хорЕе поздравить с днем рожденья!Конечно, сможет. Это ж клуб!Такую мы избрали долю.Когда б я не был слишком глуп,Я б нынче не дал сердцу волю.

Диалог с топором (юмореска)

Вино и флаги – все, как встарь,Гуляют все – банкет оплачен.Подавлен бунт, а сам главарьБыл окружен, разбит и схвачен.Он знал, конечно, что теперьЕго последняя премьера.Но ждет идея, – верь не верь, —Последствий мрачного примера.Правитель, замыкая круг,Зловеще горбил эполеты.Сложив на древко кисти рук,Палач насвистывал куплеты.Какой прекрасный диалог!Палач, смыкая брови-дуги,Его умело приволокНа эшафот, скрипя с натуги.Он бить мечтал не просто так,А между третьим и четвертым,Где кровью пучится желвак,Ярмом веревочным натертый.Смельчак был смел. Но в этот часОн зубы сжал, чтоб страх унялся,И что он мог сказать сейчас,Когда топор уже поднялся?Он верил Богу и отцам,Не зная, что когда нужнее,Что гнев, разлитый по сердцам,Уже не гнев, а пострашнее…Но был он с этим не знаком,И – кровь на белую рубаху —И, хрустнув шейным позвонком,Упал, как окорок, на плаху.И вот когда, от крови ржав,Топор закончил скорбный номер,Суставы мягкие разжав,Он душу выпустил и помер.Дрожала сеть кровавых жил,И горла вытянулся провод.Всю убедительность вложилОн в этот самый веский довод.А всю любовь, какую смог,Оставил нам в последнем слоге,Чтоб этот вечный диалогНе доходил до аналогий.

«Бить собак – это очень плохо…»

Бить собак – это очень плохо,Что-то вроде как совесть и душуВыколачивать до последнего вздоха,Как боксерскую грушу.Только, будто подушка из пуха,Люди бьют человечьего друга,Бьют ногами по мягкому брюху,Где соски розовеют упруго.Потому что смешно и забавно,Если горлом кровавая каша,И клыки разжимаются плавно,И немного торжественно даже.Убежала б, да ноги из ваты,И завыла б, да только не может.Ну, а люди, они ль виноваты,Если сила пьянит и корежит?Сила – все, если разума кроха,И не кажется вовсе, будтоБить собак – это очень плохоИ нечестно еще почему-то.Что придумать глупей и злее,Что страшнее такого увечья?Выколачиваем, себя не жалея,Выбиваем все человечье.

Дождь (эскиз)

Вчера, по берегу бродя,Я вдруг увидел чудо:Сначала иглами дождяПо нежной глади прудаВершило небо мерный труд.И вдруг – разверзлись хлябиИ выткал дождь вчерашний прудДо серебристой ряби.Тяжелый полог темнотыОтпрянул в изумленьи,Когда упругие кнутыВзорвались в исступленьи.И все смешали – боль и крик,И нету глади больше!Мне показалось в этот миг,Что пруд погибнуть долженПод самой резкой из атакНебесной батареи.Но дождь – на фокусы мастак,И он судьбы скорее.И снова он расправил пруд,Согнал в затоны пену.И вновь взялся за долгий труд,Уже в ночную смену.Все было точно так, – ей-ей, —Я в том готов поклясться.Я б написал о том точней,Но вряд ли мне удастся.

Рыбки

Я тихих заводей боюсь, —и как их только терпят реки,Когда уже не дуют в ус,Когда все чинно и навеки.Когда в бессилии своемВместить и выдержать теченье,По одному, а то вдвоемСебя сажают в заточенье.И всюду тишь, покой и блажь, —Программа сверена заранее, —И разделяет вечер нашСпокойный диктор на экране.Хрусталь, ковры, паркет, фарфор,(Вот только слоники пропали).И жить, как жили до сих пор,Как пили-ели, жили-спали…Посадим рыбок в унитаз,Покормим сверху сытной крошкой.Глядишь, они полюбят нас,Как мы себя.…Слабей немножко…Перелопатив, как навоз,До боли тонкие науки,Мы будем без метаморфозТащить свой век, скрипя от скуки…Пусть я об лед, как рыба, бьюсь,Хочу тонуть! И снова плавать!Но одного всегда боюсь —Попасть в недвижимую заводь.Забыть про бури и про шторм,Боюсь, не оттого, что стыдно…Хороший выйдет рыбкам корм,Такой безропотный и сытный.А эту гладь не всколыхнуть,И будет взрыв потом напрасным…Да видно, тут не в рыбках суть,Ведь им-то заводь неопасна.

Вьетнамская лодка

Пощипывая негустую бородкуИ вкладывая в работу злость,Мастер из кости вытачивал лодку —Черная, еле прозрачная кость.Мастер – вьетнамец – худой и раскосый,Щурился, щелкая языком.Мастер – поэт. Что касается прозы,С нею резец его незнаком.Парус наполнился солнечным ветром,Бортом зачерпывает волну…Надо, наверное, быть очень щедрым,Чтобы дарить и в такую войну.Лодка летит по искрящимся рекам,Через далекую от меня страну.Надо, наверное, быть человеком,Чтобы остаться им даже в войну…А он работал, чередуя лодкиС тиграми, буддами, прочим старьем,Когда даже тигры, от пороха кротки,Были не тиграми, так – зверьем.Он твердой рукой вырезал бороздки,Мечтая, покуда длиться войне,Чтобы земля была злой и жесткойДля тех, кто там, на другой стороне.Капрал, подтягивая толстый помоч,Палит с бессилья по облакам,Капрал не знает, какую помощьПриносит людям эта сухая рука.Узнает во всю луженую глотку,Чертыхаясь изрядно, проклянетТого, кто вырезал эту лодку,Кто спины перед ним не гнет.А он, ссутулив худые плечи,Улыбнется, желтую вздернув скулу.Человек не должен терять человечье,Ни на фронте, ни здесь – в тылу…Рассвет из серебряных нитей соткан,В заливе качается, солнцем горя,Маленькая костяная лодка —Чудо вьетнамского кустаря.

Дамокл и Дионисий (притча)

Дамокл, льстец и лизоблюдУ сиракузского тирана,Проснулся в это утро рано,Когда одни рабы встаютКоням подсыпать корму в ясли,Наполнить амфоры водой,Потряс несвежей бородой,Подмоченной в воде и масле.Зевнул и встал – устал лежать,Расправил мятую туникуИ, щурясь солнечному блику,На портик вышел подышать.Такое небо, как весной,Во время нежного цветеньяТенистой рощи за стенойУ городского укрепленья.И так ей этот цвет идет,Что небо, кажется, цвететТаким же мягким белым цветом,Приятной свежестью дыша.Как жизнь чудесна, хороша!И как же тут не стать поэтом?Ах, как прекрасен этот мир,Как полон света, жизни весь он!Но сто крат боле он чудесен,Когда идет за пиром пир.Пожалуй… Но не на пирах,Где бог-правитель Дионисий,Он может каждого унизить,Втоптать в навоз, повергнуть в прах.Тиран. Едина эта власть,И ей позволено любое.Весь век довлеет над тобоюЕго разверзнутая пасть.В шелках и злате тяжкий трон,Любую прихоть и веленьеИсполнят вмиг без промедленья,В доход казне или в урон…Дамокл был с давнишних порТяжелой завистью снедаем,Хотя был всеми уважаемИ «украшал» собою двор.Но протерев глаза до дыр,Он вспомнил вдруг вчерашний пир!И хмель оставил место страху,И он представил ясно плаху,На главной площади народ.И сердце вдруг забилось чаще.Он поспешил рукой дрожащейЗакрыть во всем виновный рот.Слова сорвались с языка,И не вернуть тех слов обратно,И стало всем сполна понятно,Сколь зависть эта велика.Вино, проклятое вино,Тут виновато лишь оно!А вдруг да кто-нибудь из тех,Что на вчерашней был пирушке,Да сделал «ушки на макушке»И пользу вынес из утех,И то, что уловило ухо,Донес до царственного слуха!По сердцу – будто острый нож!Дамокл присел от осознанья,Что неспроста в коленях дрожьОт одного воспоминанья.А верно, все же быть беде,И, протянув ладонь к воде,Журчащей влажною прохладойИз пасти каменного льва,Он снова вспомнил те слова,Ведь надо ж так, хоть стой, хоть падай,Сказать: «Завидую царю!»Хотя бы тут же отказаться,Мол, боги, что я говорю!В любви и верности признаться…Но хмель есть хмель. И вот уж, он,В печаль и горе погружен.Сидит и ждет судьбы решеньяЗа то, что, чуя власть вина,Не выбирая выраженья,Всю зависть высказал сполна.Уже проснулись Сиракузы,Повозки тащатся в пыли,Подходят с моря корабли,Как тяжелы в их трюмах грузы!Идут, спеша куда-то, дамы,Смеясь задорно и легко.Подняв тунику, служка храмаБежит по камням босиком.Сверкают красной медью латы,Проходят воины куда-то.Ах, как завидует он им,Дамокл – старый подхалим!Как голубь, сидя на карнизе,Он целый день тут просидел.От ожиданья поседел,А вдруг узнает Дионисий!И точно! К вечеру во дворВъезжает, видимо, посыльный —Поверх туники плащик пыльный, —И, не вступая в разговор,Зовет Дамокла чуть заряЯвиться, да при всем наряде,Великих дел и пиршеств радиПред очи светлые царя.Всю ночь обдумывал приказИ не сомкнул до солнца глазДамокл, льстец и лизоблюдУ сиракузского тирана.Саднило сердце, будто рана.И вот привет последний шлютНа землю звезды – стражи ночи,И солнце радостное прочитХороший день и светлый мир.Дамокл отправился на пир.Весь путь держался молодцом,В последний раз перед дворцом,Скривив от слез дрожащий рот,Взглянул он в солнечные высиИ смело ринулся вперед:Его встречает Дионисий.Визиту вроде б удивляясь,И, как матрону на балу,Подводит бедного к столу,И этак гнусно ухмыляясь,Сажает в кресло, стул сиречь,А из него ни встать, ни лечь,Над ним, едва касаясь плеши,На конском волосе подвешенТяжелый, острый царский меч!Следит недвижимо над нимДамокл – льстец и подхалим.А пир в разгаре, полны блюда,Вино, не стол – цветущий сад.Дамоклу ж нет пути назад,А как бы он хотел отсюдаПодальше ноги унести,Но только рок не провести.И он сидит, не ест, не пьетИ страшной кары тихо ждет.Звучит веселой песней лираВ руках искусного певца,А он покорно ждет конца.Дамоклу вовсе не до пира.Того гляди, сорвется меч.Туника бедного ДамоклаЗа этот пир совсем промокла,Да только б голову сберечь!Уж лучше б он в кровавой стычкеГлавою гордою поник,Чем жаться эдак с непривычки,Потеть от страха каждый миг.И жизнь не жизнь, и пир не в радость,И так Дамокл сидел и ждал,Покуда темень не подкраласьИ Дионисий вдруг не всталИ твердой царственной рукоюНе дал понять, что все – игра,Что день прошел и что пора,Мол, сну предаться и покою.Дамокл понял все сполна,Когда округлая лунаЕго до двери провожала.Душа к веселью не лежала.Он сразу лег. И вмиг заснул.И меч тяжелый не блеснулНа этот раз над головою.Урок жесток, но поделом:Его надежно он усвоил,Оставив зависть за столом.

Первая проба

Во всех из нас гуманное началоС тех самых пор, когда родная матьЖивой комок без устали качала,Не забывая тихо напеватьПро темный вечер, козни злого волка,Про добрых фей, диковинных зверей,Про то, что нам расти до взрослых долго,Покуда длятся песни матерей.Но если мать тревожно замолчала,То мы растем не по ее вине,Во всех из нас гуманное начало…Но на войне, увы, как на войне.Мы слушали, как пели в церкви сонмыИ как телеги тяжестью скрипят —По городам везли героев Соммы,Гуманных и возвышенных ребят,Которые из смерти или пленаСпаслись волшебной силою крестаИ из огня кровавого ВерденаНе вознеслись в объятия Христа.Они своей гуманностью прощалиБессмысленные ужасы войны.Но это только, разве что, вначале,Когда им снились розовые сны,В которых мама снова нежно пелаИ сказки приходили, будто дым,И мир казался чисто-чисто белым,А наверху немного голубым.Кому-то роща солнечная снилась,Где он поцеловал ее шутя,И нисходила сверху божья милость,Даря простое счастье забытья.А тот во сне перевернулся набок,Внезапно вспомнил привкус этих лет —Как счастье сладкий, вкус соседских яблок,Оставшийся от детства амулет.Спокон веков, от раструба пищалиДо ядерных висящих облаков,Смертей и трупов люди не прощали, —Все это просто выдумки врагов.Он помнит букву Нового завета,Но как он может взять его с собой?И так ему не хочется рассвета,Но он пришел, и снова близок бой.Бок-о-бок – друг. Потом, в разгар убийства,Навеки разойдутся их пути.Над мертвыми прощение повисло,А тех, кто спасся, строго не суди.Рубаха кровью накрепко прилипла,А сколько ж их на Марсовой тропе…Разбросаны кругом герои Ипра,Не знавшие еще про ОМП.А тот, кому во сне виденье было,Лежал, зажав былиночку в руке,Раскинув ноги так смешно и милоНа рыжем почему-то бугорке.И вот подходит смерть – усталый призрак,В сухой руке отточенный кинжал.Скользит по бугоркам легко и быстро,Находит тех, кто долга не отдал…Нашла. Приподняла его за ворот,Глаза белы и не разжать уста.Живот уже достаточно распорот,И черной слизью – кровь, уже густа.Вот. Человек. Прекрасное творенье,Создатель и приверженец Голгоф.И, хмыкнув не без удовлетворенья,Пошла по мясу в поисках долгов…Ей дела нет до человечьей боли,Какие там кому приснились сны…Она идет – за полем снова поле,Владения безжалостной войны.И это было время первой пробы,Вторая будет через двадцать лет…Кому-то, значит, это нужно, чтобыЕго глаза забыли белый свет.И сердце по-пустому не стучалоС одной улыбки милого лица.Во всех из нас гуманное начало.Но как ему поверить до конца??!Погибшие награды не просили…Живые обретали ореол.Был человек бессилен от всесилья,Которое он только что обрел.

Я и лето

День. Топкая тишина теплаТает, растекаясь томно,Как у Маяковского: жара плыла,Сонной тенью погребая дела,Плавя тела, как металлы в домнах.Люди, от непривычки злясь,В метро мечтают про белую ванну,До осуждения оголяясь.Девочки играют в Копакабану,Отлавливая завистливый взглядЖертв неуемного аппетита и сытости.В галстуке, – будь он трижды клят —И в пиджаке, стыдясь солидности,Командировочные и инженер —Стодесятирублевая каста —Стараются вылезти на глаза венер,Как из тюбика зубная паста.Лето течет, как чумная река,Обволакивает тяжело и густо.Надо мною выбеленный простор потолкаИ пристанище мухам – люстра.Кровельщик на школе, что напротив меня,Заколачивает, как в темя, гвозди.Может быть, c человечьей злости, —Ведь небось так и спрыгнул бы вниз,Под этот полог щемящей зелени,Но Господь окликнет: «Вернись!Не велено!»Так что ты уж не прыгай, братец, держись,Унимай, как можешь, тоску.Вот такая пошла нынче жизнь.Лето. Варимся в собственном соку.Если бы люди были рыбами,Из меня б получился хороший консерв.Я, как кровельщик, с крыши не прыгаю,И за мой оголенный нервСознание зацепляется редко,Только в такие непонятные дни.Лето. Не дрогнет от ветра ветка.Я и лето. Мы одни.