Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Я уже знал, что хозяин бьет Эрику, принуждая ее к сожительству.

— Почему ты от него не убежишь? — спросил я однажды.

— Не могу…

— Почему не можешь?

— Он меня шантажирует.

— Что?

— Шантажирует! Грозит, что расскажет жандармам.

— Что расскажет?

— Что я воровка.

— А ты разве воровка?

— В другой раз тебе объясню!

Однажды дождливой ночью она рассказала мне все. Когда я проснулся на ложе Самсона, вместо Далилы с ножницами я увидел над собой Эрику.

— Ты чего? — удивился я.

— Хочу быть с тобой! — и она легла рядом.

— А хозяин?

— Валяется пьяный… Я хочу наконец быть с тобой… Это была удивительная, безумная ночь. Да, Эрика рассказала мне все. Наврат продает ее мужчинам на одну ночь. Придет человек в паноптикум, заглядится на голую морскую деву в стеклянном бассейне, поговорит с хозяином, очень легко получит его согласие, и Эрике приходится проводить ночь с каким-нибудь мерзавцем. Обычно ее приглашают пожилые люди. Под утро Эрика возвращается и хозяин отнимает у нее деньги. А если она мало принесет, избивает ее кнутом. Велит ей красть. И когда старый боров засыпает, она крадет деньги из бумажника. Крадет она не только деньги. Иногда часы с ночного столика, иногда кольцо — всегда найдется, что стащить…

С тех пор она часто приходила ко мне на мое самсоново ложе. Однажды она сказала:

— Заведи все фигуры! Хозяин дрыхнет пьяный. Не услышит.

Ну, я завел. Паноптикум ожил. Зрелище было чудовищное. В тусклом свете луны фигуры качались, двигались, махали руками, вертели головами, скрипели и вздыхали.

Эрика подошла к Юдифи и Олоферну. Олоферн вяло перебирал ногами и тяжело дышал, а Юдифь мотала своей головой и одновременно потрясала отсеченной головой Олоферна и кривым турецким кинжалом.

— Видишь? — прошептала Эрика. — Это я! Это не Юдифь, это я, Эрика. А Олоферн — мой хозяин. Юдифь отсекла голову Олоферну! Я отсеку голову этому бугаю!.. Кухонным ножом!.. Я уже его наточила… Когда хозяин уснет… Но пока еще рано! Придет время…

— Не болтай, Эрика!

— Увидишь! — воскликнула она и, крадучись, побежала к цыганскому фургону.

Мы путешествовали по дальним странам. Где мы только не были! Всюду! В Словакии и Венгрии, в Нижней Австрии, Штирии, Истрии, Словении… Переходили мы из деревни в деревню, из городка в городок. Больших городов мы избегали, а если не удавалось их обогнуть, «раскидывали шатер» в предместье. Потом снова пускались в путь. Я сидел на телеге и подгонял Фрица. Фриц был тощий и с трудом поспевал за цыганским фургоном хозяина. На мою телегу были погружены восковые покойники, шарманка и разрисованная полотняная палатка. Хозяин сидел у окошка фургона, держал вожжи, высовывал свою омерзительную голову и понукал Брауна. Эрика возилась на кухне, стряпала обед или ужин — как случится.

В конце концов мы добрались до Любляны и в предместье «раскинули шатер», как сказал бы поэт. Прошло уже четыре месяца с того времени, как я стал работать в паноптикуме. Мало-помалу надвигалась осень. Днем еще бывало тепло, даже жарко, однако по ночам меня пробирал холод. Спать под тонким одеялом на ложе Самсона было не очень-то приятно. Да и вши не давали мне покоя.

На третий день после того, как мы обосновались в предместье Любляны, произошло то, что предсказывала Эрика. Поздно вечером хозяин вернулся из города в стельку пьяный. Он шатался, что-то бормотал по-венгерски, то и дело падая с приставной лесенки, когда поднимался в цыганский фургон, потом все-таки вскарабкался и залез внутрь. Я все слышал, потому что не спал и ждал Эрику — она всегда приходила ко мне, едва только раздавался пьяный храп Наврата.

Ждал я недолго.

Раздался звериный крик хозяина и одновременно визг Эрики. Мне показалось, что она меня зовет. Я выбежал из палатки. Она в самом деле звала меня:

— Иоахим! Иоахим!..

Я ворвался в фургон. С потолка скупо сеяла свет керосиновая лампа. Я увидел, что хозяин старается повалить Эрику на кровать, а девушка вырывается, кричит, царапается. И снова дьявол ослепил меня. Я сорвал со стены кухонный нож и бросился к ним. Эрика уже лежала на кровати, а скотина-хозяин держал ее за руки.

— Хозяин! Отпусти ее! — крикнул я и изо всех сил пнул его в зад. Хозяин повернул ко мне голову, его маленькие злые глаза налились кровью. Изо рта текли слюни.

— Чего? Ах ты каналья! — пробормотал он и поднялся. Эрика вывернулась из-под его лап. Растрепанная, в порванной сорочке, она вскочила, вырвала у меня кухонный нож и рубанула хозяина по голове. Хозяин коротко рявкнул и упал на кровать. Эрика накинула платье и выскочила на улицу. Я за ней. Хозяина она не убила, и он теперь во всю глотку ревел в фургоне. Эрика захлопнула дверку, повернула ключ и втащила меня, безвольного и совершенно растерявшегося, в палатку паноптикума, подожгла ее и, не выпуская из рук ножа, стала плясать между пылающими восковыми фугурами и кричала, что она Юдифь, что она Юдифь… Потом мы убежали.

До Риеки добрались мы глубокой ночью. Усталые и голодные, отыскали на берегу заброшенный сарай. Это была наша последняя ночь.

Под утро меня разбудила гроза. Гром перекатывался с грохотом, словно в огромном лесу. Я сел, сквозь щели сарая сверкали молнии. Где-то совсем рядом шумело море.

— Эрика! — прошептал я. Мне хотелось ее разбудить, чтобы вместе полюбоваться грозой на море. Она не отозвалась. Я пошарил рукой, думая, что она спит. Но ее не было. Я удивился и зажег спичку. Эрики нет!.. Есть только часы с цепочкой.

Я выбежал из сарая.

Море, великолепное, огромное, в свете молний показалось мне пугающе прекрасным. По черному небу носились молнии — зеленые и фиолетовые. Глаза на мгновение слепли, и под сомкнутыми веками такими же зигзагами носились маленькие зеленые и фиолетовые молнии. Море даже не шумело, оно рычало. Грохот грома перекатывался, как тяжелый шар, с одного края неба на другой. Молнии ударяли в высоко вздымавшиеся волны. И волны с пенящимися белыми гривами бежали мне навстречу. Они тоже рычали. Весь мир вокруг меня шумел, выл, рычал. А я был в центре этого хаоса.

— Эрика! Эрика! — кричал я порывистому вихрю. Вихрь в ответ плевал мне в лицо брызгами и свистел. Наверное, так свистят дьяволы, когда беснуются с ведьмами на Лысой горе.

— Эрика! Эрика! — кричал я.

Мой зов пропадал в реве моря и завывании вихря.

Я долго звал. Эрика не вернулась. У меня остались только удивительные воспоминания о ней и часы.

Воспоминания шумной гурьбой протискиваются теперь мою комнатушку, часы Эрики качаются в шкафу на цепочке и однообразно, размеренно что-то шепчут, а остальные шестеро часов тоже шепотом вторят им. За окнами стоит ночь поминовения усопших. Уже совсем-совсем темно, потому что на кладбище давно догорели все свечки.

Часы на башне костела медленно отбивают полночь…

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой пойдет речь об очень лазурном море и о третьих часах.

Море было удивительно голубое. Оно было такой невероятной голубизны, что я поверил, будто старая Майка говорит правду.

— Майка, почему море такое голубое?

Дряхлая Майка поднимала голову, а глаза ее, похожие на острые глаза ящерицы, становились еще чернее.