Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

— Обжираловка! — фыркнул Солдатов.

— Завтрак королей, — поведал Зозуля. — Алексей Толстой в «Петре Первом» писал, что Карлу XII утром подавали в постель горячий шоколад.

— С жиру бесился, — буркнул Кислов.

— Карл XII был очень худой, — вступился за короля Зозуля.

— Похудел, когда от Полтавы драпал, — добродушно заметил Белухин, помешивая в кастрюле большой деревянной ложкой. — Аж штаны сваливались.

— Мы с Зоей читали книгу известного врача Брэгга, — сообщил Гриша. — Оказывается, голодать бывает очень полезно для здоровья.

— Кому? — окрысился Кислов. — Сам небось жрал в три горла, а других сажал на диету.

— Брэгг лично голодал по две-три недели, — примирительно сказал Гриша,

— и очень хорошо себя чувствовал.

— А его жена? — насмешливо спросил Кислов.

— Что жена? — не понял Гриша.

— Ей-то какой прок…

— Эй, Захар! — прикрикнула Анна Григорьевна, звеня кружками. — Язык попридержи.

Каждому досталось по полторы кружки напитка, и одну, почти полную Анна Григорьевна оставила про запас.

— Тебе на полдник, сынок, — сказала она Грише. — Они матерые, поговеют, а ты растешь.

— Ни за что! — гордо заявил Гриша. — Все излишки положено разделить между женщинами.

— Женщины — они живучие, как кошки, — улыбнулась Анна Григорьевна. — Ладно, половину тебе, половину Борису, справедливо?

— Зоя, подтверди, что я не возьму ни капли!

— Не возьмет, — подтвердила Невская. — Мне кажется, справедливее все отдать больному.

— Ни в коем случае, — возмутился Седых. — Я не двигаюсь, энергии не трачу.

— Нашли о чем спорить, — Кислов махнул рукой. — Эта горячая водичка такое же какао, как Солдатов — Алла Пугачева. Другой вопрос — полплитки осталось, вот и раздай, мамаша, каждому по дольке. Кто за?

— Перебьешься, милок, — Анна Григорьевна спрятала шоколад в сундук. — Тебе собственного жиру на месяц хватит.

— Тепло и мухи не кусают, — Белухин расстегнул полушубок. — На совет, мужики! Илья, командуй, кому слово.

Шельмец вдруг зарычал и подался к двери.

— Вот и первый оратор! — обрадовался Солдатов. — Докладывай, Шельмец.

— Как бы не так… — Белухин прислушался. — Дверь за собой хорошо прикрыл, Михаил Иваныч?

— На засов, — ответил Зозуля. Он подошел к окошку, дохнул на стекло, протер рукавом и жестом подозвал Гришу.

— Батюшки… — прошептала Лиза.

— Медведь! — прильнув к окошку, закричал Гриша. — Какой огромный! Зоя, настоящий медведь!

— Эй, посторонись! — Кулебякин спрыгнул с верхних нар, схватил топор.

— Не суетись, — Белухин крепко взял его за руку. — Илья, где твоя пукалка?

Наружная дверь затрещала, от мощного толчка. Избушка, казалось, покачнулась. Лиза вскрикнула, а Невская бросилась к брату и оттащила его от окна.

Анисимов вытащил пистолет и стал у дверей сбоку.

— Ворвется, стреляй в ухо или под лопатку, — сказал Белухин. — Или дай мне, у меня рука верней.

— Ничего, я сам.

Белухин, надев рукавицу, достал из печки тлеющую головешку и стал рядом.

От сильного удара дверь, видимо, сорвалась с петель.

— Мама родная… — обмерла Лиза. Все притихли, только Шельмец надрывался от лая. Анисимов поднял пистолет.

— Не стреляйте! — вдруг закричал Зозуля. — Это жестоко и бессмысленно, даже опасно! Раненый медведь…

— В ухо или в лопатку, как сподручней, — напомнил Белухин, отмахнувшись от Зозули.

— Его нельзя провоцировать! — кричал Зозуля. — Илья Матвеич, ни в коем случае не стреляйте!

— Погоди орать! — оборвал его Белухин. — Заснул он там, что ли? Не видать из окошка?

Гриша вырвался из рук сестры, подбежал к окошку. Тут, под тяжелыми шагами затрещала крыша, с потолка посыпалась труха.

— Ждешь, пока избу развалит? — набросилась на мужа Анна Григорьевна.

Белухин схватил горсть заготовленных для освещения лучин и швырнул их в огонь, потом еще и еще. Донесся рев, по крыше снова прогромыхало, послышался тяжелый шлепок, и все стихло.

— В морду полыхнуло, — удовлетворенно сказал Белухин. — Очень они этого не любят, когда, дымом в морду. Цыц, Шельма, побереги горло!

— Дверь цела, — доложил из сеней Кулебякин. — Треснула только.

— Зоя, смотри, как он бежит! — восторженно кричал Гриша, не отрываясь от окна. — Какой огромный!

— Не такой уж и огромный, — успокоенно проговорил Зозуля, присаживаясь рядом с Гришей. — Самец-трехлеток, по-видимому. Ширина следа сантиметров под двадцать пять, не так ли, Николай Георгиевич?

— Пожалуй, — сказал Белухин. — Зверь средний.

— Чтоб он провалился, — в сердцах пожелала Лиза. — Думала, умру от страха.

— И я, — обнимая Лизу, призналась Невская. А он не может вернуться?

— Дима, взгляни, не оставил ли он там записки? — дурашливо выкрикнул Солдатов.

— Огромный! — не мог остыть от пережитого волнения Гриша. — Михаил Иванович, а мне показалось, что он больше трех метров.

— Ну, это показалось, — снисходительно сказал Зозуля. — Метра два с половиной, не больше.

— Но ведь все равно огромный! — настаивал Гриша. — И как здорово, что мы его не убили!

— К сожалению, не все это понимают, — обращаясь как будто бы к Грише, с вызовом сказал Зозуля. — Бывает, что иные люди обдуманно и хладнокровно лишают жизни этого в общем и целом безобидного для человека зверя.

— Безобидного? — возмутилась Анна Григорьевна. — А если б дверь выломал, ты бы ему лекцию читал или за ухом чесал?

— Во-первых, — менторским тоном возразил Зозуля, — дверь он все-таки не выломал, а во-вторых, если бы даже это и сделал, у нас не было никакого морального права столь жестоко наказывать зверя за любопытство.

— Мишка просто хотел познакомиться, — вставил Белухин, — так, мол, и так, не имеется ли у вас, граждане, чего пожрать, а то неделю не емши.

— Николай Георгиевич, — с упреком вымолвил Зозуля, — вы не хуже меня знаете, что медведь нападает на человека в исключительных случаях и лишь тогда, когда принимает его за нерпу.