Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

Семёнов уважал Свешникова и его полярную мудрость. От него в свой первый дрейф он научился тому пониманию Полярного закона, которое даётся только жизнью на трудной зимовке, и не раз и навсегда, как некая догма, а как метод, которым следует пользоваться в зависимости от обстоятельств. «Спасай товарища, если даже при этом ты можешь погибнуть, — учил Пётр Григорьевич. — Помни, что его жизнь всегда дороже твоей». Если б только говорил, но Свешников так и поступал, и потому сформулированный им главный закон зимовки врезался в память, как буквы в гранит, — навсегда. Всего лишь год прозимовал Семёнов под началом Свешникова, но тот год оказался очень важным, и за него Семёнов был благодарен судьбе.

— Как он станцией будет командовать, если женой не научился? — продолжал греметь Свешников.

Семёнов стал смотреть на большую, во всю стену, карту мира, на которой разноцветными линиями и стрелами, как на картах полководцев, отмечался дрейф станций «Северный полюс» и маршруты кораблей в Северном и Южном Ледовитых океанах. Вот по этой извилистой линии дрейфовала его последняя Льдина, год жизни шёл по этой линии; а вот и Скалистый Мыс — ещё несколько лет жизни, Антарктида… Мирный… Восток…

— «Кто на Востоке не бывал, тот Антарктиды не видал», помнишь? — послышался голос Свешникова. — Соскучился по своему Востоку?

Семёнов вздрогнул. Свешников с улыбкой на него поглядывал, развалясь в своём кресле.

— Почему это по моему? — возразил Семёнов. — Станцию-то открыли вы, я только ключи от вас получил.

— Помёрзли мы тогда, Сергей, как не мёрзла ещё ни одна собака.

— Было дело, Пётр Григорьевич… А жаль!

— Чего жаль?

— Восток, слово-то какое — Восток! — а закрыли, законсервировали, как банку с грибами!

— Ишь, критикан! Не в свою епархию лезешь.

Семёнов молчал.

— То-то же… Совсем на своей Льдине от субординации отвык. Думаешь, у одного тебя за станцию душа болит?.. Банка с грибами… Консервным ножом пользоваться не разучился?

— Это к чему? — ошеломлённо спросил Семёнов.

— Да ты же в отпуск собрался, — будто бы вспомнил Свешников. — Что ж, после дрейфа отпуск положен, отдыхай, набирайся сил. Кстати говоря, у Макухина на тебя виды, замом собирается сватать.

В словах Свешникова было что-то принуждённое, стороннее.

Семёнов весь подался вперёд, его душила догадка.

— К чему это — насчёт консервного ножа?

— Отдохнёшь, — Свешников явно уклонился от ответа, — отчёт о дрейфе сдашь и подключишься к Макухину. Знаю, что не очень его жалуешь, ничего, притрётесь друг к дружке, сработаетесь… Что, рад? Повышение тебе в руки идёт, благодарить начальство в таких случаях положено!

— Не для того вы меня вызвали, Пётр Григорьевич…

— Смотри ты, каким телепатом заделался… А ведь точно, не для того. Сам-то догадываешься?.. Решение принято только вчера. Будем в этом сезоне расконсервировать Восток… Молчишь?

— Думаю, Пётр Григорьевич…

— А я тебе ещё ничего и не предлагал. О Востоке — так, в порядке информации… Да, слушаю вас. — Свешников прижал к уху трубку. — Привет тебе, Николай Алексеич, привет… Да, буду жаловаться в горком, это тебе правильно доложили… В Антарктиде, сам знаешь, людям податься некуда, а твой кинопрокат заваливает нас такой рухлядью, что даже пингвины деньги за билет требуют обратно! Так что уж расстарайся… А что есть? Ну, читай список…

Семёнов вытер с бровей пот. Не торопись, подумай, Сергей… Вера… дети… сколько можно воспитывать их радиограммами… Не торопись, Сергей…

Семёнов недвижно уставился на карту, взгляд его застыл на крохотной точке в глубине Антарктиды. Точка… Два года отдано, чтобы вдохнуть в неё жизнь.

Семёнов любил Восток и гордился его исключительностью. В первую зимовку бывало, что весь научный мир следил за его радиограммами, ожидая всё новых сенсаций, в июле — августе Восток чуть не каждый день бил мировые рекорды, 80… 82… 85 градусов ниже нуля! А тот незабываемый день — уже в другую зимовку, когда вышли они с Андреем на метеоплощадку и, глазам своим не веря, уставились на отметку: 88,3… Полюс холода, геомагнитный полюс Земли, уникальнейшая точка планеты — станция Восток… Нет большей чести для полярника — первому обжить такую точку, закрепить за людьми форпост, откуда они будут штурмовать Центральную Антарктиду. Тем, кто пришёл следом, было полегче, и открыли, может, они для науки побольше, но первый шаг сделали Свешников, Семёнов и его ребята, и первый дом построили они. И Льдины любил, и другие станции, где доводилось зимовать, а сердцем был верен Востоку. Потому так тяжело и переживал, когда дошло до него, что станция законсервирована. В то время он дрейфовал и не знал толком, в чём дело, то ли санно-гусеничный поезд с топливом через зону застругов не пробился, то ли со снабжением произошли неувязки, но чья-то рука поставила на Востоке крест. Так обидно было, будто полжизни зря прожил, будто на твоих глазах чиновничий бульдозер срыл дело рук твоих.

И вот теперь Востоку приказано воскреснуть. И он, Семёнов, может вдохнуть в него жизнь!

Свешников положил трубку, взглянул на Семёнова и нажал кнопку звонка. Заглянула секретарша.

— Минут десять ни с кем не соединяйте.

— Я согласен, — сказал Семёнов.

— Вижу. Хорошо подумал?

Семёнов кивнул.

— Ты-то меня не беспокоишь, — задумчиво проговорил Свешников, — на «Оби» отдохнёшь, отоспишься… Другое дело — Вера… Вряд ли она разделит твой энтузиазм, друг ты мой.

— Вряд ли, — искренне признался Семёнов. — Предвижу серьёзные, но преодолимые трудности.

— Ситуация знакомая, сам не раз преодолевал… Честно, Сергей, мне бы хотелось, чтобы Восток расконсервировал именно ты. Но — ты знаешь меня, не обижусь — скажи слово, и пойдёт другой.

— Не скажу, Пётр Григорьич… — Семёнов покачал головой. — Предложили бы любое другое дело — может, и сказал бы. А на Восток пойду. За честь и доверие большое спасибо!

— Заговорил… как стенгазета… Ты мне станцию оживи, чтоб задышала и запела, — тогда сам тебе спасибо скажу… Ну, к делу. «Обь» через месяц с небольшим уходит, времени, сам понимаешь, у тебя в обрез. Что надо будет, сразу ко мне, Востоку всё отдам — любого человека из экспедиции, кого хочешь. Займись в первую очередь людьми, особенно первой пятёркой, которая будет расконсервировать станцию. Помнишь, Георгий Степаныч говорил: «Товарища по зимовке выбирай — как жену выбираешь. Жизнь твоя от него зависит». Ну, иди. Не завидую тебе, нешуточное дело — на второй год подряд увольнительную получить!

Семёнов вышел из кабинета, в голове у него гудело, как после доброго стакана спирта. В приёмную уже набилось много людей, кто-то из них приветливо произнёс:

— С возвращением, Сергей Николаич!

Семёнов рассмеялся, извинился за непонятный товарищу смех и быстро пошёл в гостиницу: Вера, небось, уже заждалась.

Этюд из личной жизни полярника

Оркестр неожиданно заиграл полузабытую мелодию, и они пошли танцевать.

— Этот вальс постарел вместе с нами, — сказала Вера. — У него такие же морщины, как у меня.

— Ты очень красива, — сказал Семёнов. — Прости, я стал совсем неуклюж.

Сердце моё, не стучи, Глупое сердце, молчи…

— Какая она грустная. — Вера кивнула на певицу. — Наверное, жена полярника или моряка.

— Вернёмся, на нас смотрят. Я разучился танцевать.

— На твоих ногах уже унты?

Их столик был расположен удачно, в дальнем и тихом углу.

— Не пей больше, Серёжа.

— Сегодня коньяк для меня — вода. Улыбнись, прошу тебя. Будь как на той фотокарточке, которая на обоих полюсах со мной прозимовала.