Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

— Ты любишь её, а не меня, твоя жизнь прошла с ней… Мы женаты пятнадцать лет, из них дома ты был четыре с половиной года.

— Четыре года и восемь месяцев, родная моя Пенелопа.

— Я не Пенелопа, Серёжа. Пенелопа сделала ожидание своей профессией. Она могла это себе позволить, ей не надо было спешить на работу, бегать в кулинарию и кормить детей.

— Но ты же знаешь…

— Знаю… Знаю всё, что ты скажешь. И призвание, и наука, и высокие широты…

— Через это я уже прошёл, дорогая. Но Восток…

— И это знаю… Я сто раз обмирала по ночам, когда представляла тебя там, в этой космической стуже. Да, Восток — твоё детище, Серёжа. Но ведь, кроме этого детища, которое можно законсервировать, у нас есть двое детей, которых законсервировать нельзя… И самое грустное для них, что я всё понимаю и не лягу у порога, чтобы удержать тебя.

— Спасибо.

— Нынешний год високосный.

— Это так важно?

— На один день больше ждать.

— Один день!

— Не день, сутки. С каждым годом всё тяжелее, Серёжа… Наверное, возраст.

— Ты для меня всегда двадцатилетняя.

— Только для тебя.

— Этого мало?

— Много. — Вера взъерошила ему волосы. — Очень много… Другой судьбы у нас уже не будет.

— Тебе не повезло, ты полюбила полярника… Ну вот, наконец-то ты улыбнулась.

— Знаешь, ещё в детстве, совсем девчонкой, я загадала однажды: если завтра кончатся дожди и будет солнце, моя жизнь сложится счастливо.

— И наутро были дожди?

— Солнце встало, Серёжа.

— Я вернусь и больше тебя не оставлю.

— Не обманывай себя, тебе, как белому медведю, нужен снег. Такова уж, видно, моя участь на этой земле — ждать и дни считать. Налей мне тоже, я хочу быть пьяной. Иначе я сейчас же разревусь. За что будем пить?

— Помнишь, ты дала мне на Льдину маленький томик стихов? Там были такие слова: «Как будто бы железом, обмакнутым в сурьму, тебя вели нарезом по сердцу моему».

— Серёжа, я немедленно разревусь. За что будем пить?

— За твоё долготерпение, дорогая. За твою любовь.

— Ну, хорошо. Будь здоров.

Два друга

Семёнов проводил Веру ночным поездом — утром ей на работу. Договорились, что на субботу и воскресенье он будет прилетать в Москву.

— Полных восемь дней вместе! — бодро подсчитал он.

— Если украдёшь у меня хотя бы один из этих дней…

— Пусть меня забракует медкомиссия! — поклялся Семёнов.

— Хорошо бы… Смотри, если на небе есть бог — он слышит!

А утром из Москвы прилетел Гаранин.

— Что случилось? — войдя в номер, спросил он.

— Ничего особенного. — Семёнов продолжал водить по щеке электробритвой. — Раздевайся, будем завтракать.

— Надеюсь, ты меня вызвал срочной телеграммой не для того, чтобы вместе позавтракать?

— В частности и поэтому. — Семёнов продул бритву, сполоснул лицо. Словно гора с плеч свалилась — Андрей приехал!

— Я обещал Наташе и сыну, что к вечеру вернусь, — выжидательно глядя на Семёнова, сказал Гаранин.

— К сегодняшнему вечеру?

— Конечно.

— Образцовый муж и отец! — похвалил Семёнов. — Пошли.

В буфете они взяли шипящую яичницу на сковородках, сосиски и кофе.

— Ну? — не выдержал Гаранин.

— Ты ешь, ешь, пока не остыло.

— Да говори же, какого чёрта!

— Боюсь испортить тебе аппетит.

Давясь, Гаранин проглотил яичницу и сосиски.

— Ну, бей, — потребовал он. — Потерял отчёт о дрейфе?

— Если бы… — вздохнул Семёнов.

— Что-нибудь… со Льдиной?

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы, всё в порядке… Принято решение расконсервировать Восток.

— Когда?

— В эту экспедицию.

— Кто идёт начальником?

— Я.

— Так… А заместителем?

— Ты.

Гаранин молча допил кофе.

— Где Вера?

— Вчера проводил домой. Ещё выпьешь?

— Пожалуй.

Семёнов принёс ещё две чашки кофе.

— Как твои? — спросил Семёнов.

— За двое суток ещё не разобрался. Наташа здорова, у Андрейки была корь. Сегодня должен пойти в школу.

— Вера говорила — отличник.

Гаранин кивнул.

— Что в Институте?

— Шум, кавардак, неразбериха. «Обь» уходит десятого ноября, и, как всегда, ничего не готово.

— Почему прислал телеграмму, а не позвонил?

— Наташа тебя бы не отпустила.

— Думаешь, соглашусь?

— Надеюсь.

— Напрасно.

— Поживём — увидим.

Они возвратились в номер, уселись в кресла, закурили.

— Люкс, — осматривая мебель, заметил Гаранин. — Даже с телевизором.

— Здесь и будем жить.

— Ты — будешь. Я сегодня же улетаю домой.

— Никуда ты не улетишь.

— Почему ты так решил?

— Потому что вечером нас ждёт Свешников.

— Тебя он ждёт, а не нас!

— Отпустишь меня на Восток одного? — сделав глубокую затяжку, спросил Семёнов.

— Знаешь, кто ты?

— Ну, кто?

— Грубый шантажист! — Гаранин встал и прошёлся по номеру. — Представляешь, с каким лицом я скажу Наташе и Андрейке…

— Хорошо представляю. — Семёнов кивнул. — Не забыл со вчерашнего дня.

— Мне хочется тебя отлупить!

— Пожалуйста, даже пальцем не шевельну.

Гаранин уселся в кресло и задумался.

— Ты твёрдо решил?

— Восток, Андрей! Восток!

Гаранин невесело усмехнулся.

— Когда, говоришь, уходит «Обь»?

— Десятого ноября.

— Через тридцать четыре дня.

— Если считать сегодняшний — тридцать пять.

— Люди подобраны?

— Ждал тебя.

— Тогда чего время терять, давай прикидывать.

Семёнов встал.

— Ну, Андрей, вовек не забуду! — Он подошёл к шкафчику, вытащил початую бутылку коньяку. — По рюмочке — за Неё, за Удачу?