Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

— Интересно вы, тетя Соломниха, говорите, — тронутая таким сердечным участием соседок, сказала Таисия. — А какой же, по-вашему, этот особый подход?

— По-моему, чтоб в речах была справедливость. — Соломниха взглянула в смеющееся лицо Таисии. — Ты не смейся! Ты еще молодая, а это дело сурьезное. К примеру, будешь говорить с людьми о нашей жизни — не разукрашивай эту жизнь, не наводи тень на плетень. Мы ж в этой жизни не гости, а хозяева и хорошо знаем, где у нас что лежит и где что болит. Так одна хвастливая женка хотела поддобриться к своему муженьку. И давай ему расписывать: ах, как у нас в хате красиво, ах, как чисто мы живем! А муж и говорит: «А ну, давай мне веник, да полезу я под лавку…» Когда человек говорит правду, его и слушать приятно, а почнет молоть всякую небылицу — зло берет. — Соломниха задумалась, как бы собираясь с мыслями. — Отчего на меня все говорят, что я языкастая да докучая? Через то, что Соломниха любит правду и не может молчать. Помню, приехал до нас из района докладчик. Такой из себя тощий — видать, желудком страдает, и в очках. Специально скликнули баб со всей станицы, и зачал он нам говорить о войне. Слушали мы, слушали его речи, и от слов его получается такая картина, будто и не война у нас с Гитлером, а как бы какая детская забава. Все на войне свершается легко и складно. Побеждаем мы этого черта без оха и без вздоха. Не стерпела я и говорю вежливо: «А позвольте дознаться, вы были на той войне?» — «Нет, говорит, не довелось, по глазам и по желудку не гожусь». Я ему опять вежливо, чтоб не подумал человек, что прицепилась к нему какая-нибудь дура: «А как же вы могли нарисовать нам такую картину, коли вы войну и в глаза не видали? — «По документам, говорит, все по документам», — и стал божиться. «Плохо, говорю, что в глаза вы не видали войну, а оттого такое расписывали, что прямо не война, а рай господний». Тут я разоралась, потеряла вежливость и давай говорить по-своему. Не обиделся. Молчит, только дюже ему совестно перед матерями. Вот так, Тая. Грешно людям говорить неправду. Знай, дочка, ничто так не облегчает душу, как правдивое слово.

— А особливо с бабами надо говорить на их языке, — сказала Василиса Новикова.

— А какой же это язык? — спросила Таисия. — Разве он какой-то особенный?

— Не очень особенный, — красивое лицо Василисы озарилось улыбкой. — Я вот читаю нашу районную газету и в толк не возьму, что там написано. Иной раз там разные писатели такое понапишут, что аж голова разболится, а понять ничего невозможно. Слов много, а дела мало. Вот так и в разговоре с людьми: будешь говорить о войне или о посеве, не пой «отче наш» и «от лукавого», а бери быка за рога.

— А главное, сама будь во всем примером.

— И в женском деле — тоже.

— Не гордись, не чуждайся людей.

— Все выслушай, если надо помочь чужому горю — помоги.

— А не сможешь помочь, так хоть пожурись. Поплачь вместе с бабами, и то им будет легче.

— Не слушай сплетней.

— Книжки читай, а в жизню вникай.

— Много у нас хозяйских хлопот, а еще у каждой есть и своя сердечная забота. Так ты и про нее не забывай.

— А ежели бабы сами поведают свои сердечные дела — молись богу: значит, они тебя полюбили и пойдут за тобой хоть в огонь, — сказала Васюта. — Да и нас, погорельцев, не забывай. Новую Грушку вместе будем строить.

— Теперь вместе, — сказала Таисия.

Такое обилие советов испугало Таисию. Поблагодарив женщин и распростившись с ними, она легла в постель с разболевшейся головой и долго не могла уснуть. До этого разговора будущая ее работа представлялась ей простой и беззаботной.

Утром Секлетия успокаивала сестру.

— Ты не печалься. Соломниха тебе еще и не такое наговорит, только послушай ее. Ты так думай: не святые горшки лепят. Не печалься, а смелей берись за дела. Ты у нас после Ольги самая грамотная.

В это время ко двору подъехал рессорный двухколесный шарабан. В оглобли была запряжена ярко-гнедой масти брюхатая кобыла.

На шарабане сидела женщина, остроносая и веснушчатая, с набеленным и напудренным лицом. Рыжие волосы на ее голове были слабо прикрыты платком, уголок которого нависал над глазами в виде козырька. Женщина подошла к раскрытому окну.

— Туточка проживает Масликова, каковой надо ехать в Садовый? — спросила она, заглядывая в отражение оконного стекла и поправляя платок.

— Я буду Масликова, — сказала Таисия. — А вы не от Краснобрыжева?

— Ну слава богу, разыскалась! Всю станицу изъездила, и никто про тебя не знает. А Афанасий Кузьмич Краснобрыжев, такой, знаете, чудак, пришел ко мне в хату и так ласково говорит: «Дашенька, все бабы в степу, а ехать надо за одной женщиной; стало быть, тебя надо отвезти в Садовый; так, говорит, поезжай ты, мое золотце…» Так и сказал, ей-богу. Такой чудак: «Ты, говорит, ее найдешь». А ты не знаешь нашего председателя Афанасия Кузьмича?

— Нет, еще не знаю, — сказала Таисия.

— Такой чудак! Так ты и меня не знаешь? Сорока Дарья Ильинишна. А про Афанасия Кузьмича я ничего не скажу. Боюсь, чтобы ты в него не втрескалась.

— Да что вы? — покраснела Таисия. — Как вы могли сказать такую… глупость?

— Это я так… пошутила. — Даша снова взглянула в стекло, как в зеркало. — Вещичек у тебя много? На шарабане поместятся?

Даша помогла уложить на шарабан корзину, постель, кошелку. Пока Таисия прощалась, Даша, упираясь коленкой в оглоблю, подтянула чересседельник. Когда Таисия уже сидела на шарабане и вокруг стояли с грустными лицами сестры, соседки, прибежала с огородов Аксюша и со слезами схватила Таисию за руки. Потом быстро взобралась на шарабан и, обнимая Таисию, зашептала на ухо:

— Ой, как я рада, что вы будете так близко от нас! Непременно приезжайте на свадьбу. Вы мне будете матерью. — И Аксюша вдруг совсем по-детски заплакала. — Мне так мамку жалко…

— Не плачь, Аксюша, ведь ты такая веселая, — сказала Таисия, с трудом удерживая слезы. — Я обязательно приеду к тебе.

— Ну довольно плакать и грустить. Где бабы, там и слезы, — сказала Даша, садясь в шарабан и беря вожжи. — Поехали. Прощайте, тетушки.

XIV

Подпрыгивая, шарабан с цокотом покатился за станицу. Далеко остались огороды, вспаханные и уже расписанные грядами.

По обочинам дороги бежали то кустарники, еще голые, а местами уже укрытые молодой листвой, то зеленые гривки травы вперемежку с сухим бурьяном, то глубокие рвы с бурыми плитами оставшегося на дне сена. Вдали чернел лес, и у края леса, как раз на изгибе, жарко блестела Кубань. Таисия, успокоившись, изредка посматривала на свою возницу, и лицо Даши, покрытое румянами, с узенькими выщипанными бровями, рассмешило ее.

— И чего ты на меня так зорко смотришь? — спросила Даша, сладко сожмурив свои маленькие коричневые глазки. — Мы тоже городским бабам не уступаем. Хворсим во всю ивановскую! Ты ж городская?

— Довелось жить и на хуторе и в городе, — неохотно ответила Таисия. — Теперь вот еду в Садовый. Я родом из этого хутора.

— Кем же ты будешь? Лавошницей?

— Культурницей… при клубе.

— Значит, грамотная?

— Да.

— Вот счастливая. — Даша вздохнула. — Эх, если б я была грамотная. А книжки везешь?

— Везу. Только немного.

Даша сердито стегнула кобылу кнутом. Та закачалась, как верблюд, и побежала рысью. Даша задумчиво проговорила:

— Завидую тем бабам, какие умеют читать книжки. Ты небось много читала?

— Не очень много, но читала.

— А скажи, есть на свете такие книжки, — заговорила она торопливо, — такие, чтоб в них про нашу жизнь говорилось?

Таисия взглянула на возницу и улыбнулась, не зная, что ей ответить.

— Есть, конечно, разные книги, — сказала она. — И вообще про жизнь людей много книг написано. Русские писатели, как, например, Толстой, Тургенев…