Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

В это время жена Работникова принесла корове ведро арбузных корок. Высыпала их в корыто и ушла. Опять соблазн для Кузьмы Крючкова. Он поднял голову, перестал мигать ресницами, посмотрел на корову, как она ела корки, и окончательно обиделся и на табунщика, и на свое бесправное положение. Если бы не стоял рядом с плетью Кузьма, то Кузьма Крючков мог бы запросто, боком, оттеснить корову, и корки были бы его. И все же он не побоялся табунщика и потянулся к корыту. Кузьма тут же, не раздумывая, ударил плетью по его костлявой спине. Не больно, но опять обидно. Кузьма Крючков даже отвернулся от коровы, чтобы не видеть, как она уплетает корки.

И снова Кузьма, наверное от нечего делать, завел нудный и никому не нужный разговор о том, что чужое брать нельзя; что еда в корыте предназначена не для Кузьмы Крючкова, а для коровы; что корова дает молоко; что ему, Кузьме Крючкову, в это же корыто будет насыпан овес, но нужно набраться терпения и подождать, потому что овес можно раздобыть только у Работникова, а он, как на беду, еще не вернулся со степи. «Мели, мели языком, пустомеля! Тебе хорошо рассуждать, потому что ты и позавтракал, и пообедал, и тебя уже угощали арбузом. А я пощипал травы то на лесной полосе, то возле речки — и вся моя еда. Говоришь, корова молоко дает? А я разве живу без пользы? Тебя и твоего брата везу, стараюсь, а живу впроголодь, и никакой обо мне нету заботы. И овес — это одно твое обещание, а обещаниями сыт не будешь. Ну, уходи с моих глаз! Чего стоишь и плетью играешь? Думаешь, полезу к корыту? Да я и не погляжу на эти паршивые корки, обойдусь и без них…» Так думал Кузьма Крючков, низко опустив свою тяжелую, с впадинами над глазами, голову и раскорячив узловатые в коленях ноги.

Темна и непроглядна южная ночь. Она так окутала станицу, так припала к земле, что и на шаг ничего не видно. Хорошо, что на веранде горела лампочка. И хотя ее облепили жучки и бабочки, свет от нее все же озарял часть двора, навес и сидевшего на стульчике с вытянутыми ногами Холмова.

Хозяйка подоила корову. Принесла по кружке молока братьям. Молоко теплое, душистое. Коля тоже попил молока и после этого улегся спать. Работникова все еще не было. И Кузьма, не дождавшись возможности попросить овса, раскинул бурку возле сердито молчавшего коня и лег на нее. Перед тем как задремать, Кузьма, сладко зевнув, сказал мерину, что сегодня, по всему видно, овса не будет. В ответ на это Кузьма Крючков только тяжело, подбирая живот, вздохнул и переменил уставшую ногу. «Я так и знал, что овса не будет», — словно хотел он сказать.

Глава 15

Когда Кузьма уже похрапывал, жарко вспыхнувшие фары вдруг выхватили из темноты кусок улицы, ударили в ворота и озарили весь двор. Шофер заглушил мотор, но свет не выключал. Хлопнула дверца, распахнулась калитка. В слепящем свете появился Работников в том же парусиновом пиджаке и изъеденной пылью кепчонке. Следом за ним шофер принес большой мешок, туго набитый травой. Спросил, когда подавать машину. Работников сказал, что надо выехать на рассвете, и они расстались.

— Мать, погляди, какую траву привез! — сказал Работников. — Сочная! На Низках набрал, у лесника.

— Я накормила корову кавунами.

— Пусть трава останется на завтра. — Работников увидел сидевшего Холмова, коня под навесом. — Это кто у нас?

— Гости к тебе.

— И с конем? Откуда? Кто такие? Не из лесничества ли?

— Неужели не узнаешь, Афанасий Никитич? — спросил Холмов, тяжело вставая.

— Что-то не признаю, товарищ. Вы, случаем, не из райпотребсоюза?

— Холмов я.

— Да неужели это ты, Алексей Фомич?

— Я и есть. Не похож, а?

— Чудеса! Сон, ей-богу, сон! — Работников обрадованно протянул руку. — Ну, здорово, Алексей Фомич! Рад, очень даже рад! Только, честно говоря, глазам своим не верю. Да в таком одеянии тебя не узнать. — Пожимал Холмову руку, смеялся. — Каким ветром?

— Попутным.

— Это хорошо, ежели попутным. Тогда, на улице, помнишь, я тебя, честно говоря, тоже сразу не узнал. Думал, какой-либо курортник. — Работников снял кепчонку, вытер ею блестевшую мокрую лысину. — Хотел было не дать камеру! Вот как, а? Смешно! Мать! Анастасия! — крикнул он. — Да знаешь ли ты, кто этот человек? Это же Холмов! Алексей Фомич! Вот какая в нашем доме радость! Мать, водочка у нас найдется? Да и чего мы тут стоим? Мать, накрывай стол! Посидим, выпьем по рюмке, как и полагается по русскому обычаю.

Ужинать пригласили и Кузьму. Не думал Работников, что у Холмова есть такой кряжистый, заросший курчавой бородой брат. Он показался Работникову похожим на цыгана, одетого в поношенный казачий бешмет, в казачьи, широкие в мотне шаровары с вобранными в чулки штанинами.

Холмов от водки отказался, сказав, что пить ему нельзя. Пришлось Работникову выпить с Кузьмой, закусили нарезанными на тарелке помидорами. Потом появилась сковородка, полная шипящей яичницы, поджаренной на сале. Ели и разговаривали о том о сем. Только тут Работников узнал, что Холмов пешком идет в свою станицу Весленеевскую, что у него с братом один конь на двоих и что в седло они садятся поочередно. Рассмеялся и сказал:

— Такое, честно говоря, в моей голове не умещается! Пешком? Это же что такое? При нашей технике двигаться шагом? Ради чего, Алексей Фомич?

— Захотел прогуляться по белому свету, — смущаясь, сказал Холмов. — Посмотрю, что делается на прикубанской земле, как люди живут-поживают.

— Да разве, честно говоря, тогда, когда ездил на «Чайке», не насмотрелся? — спросил Работников.

— И тогда смотрел, и еще хочется посмотреть. — Холмов улыбнулся Анастасии, которая все время с удивлением поглядывала на него. — Да, давненько, ох как давненько не ходил по земле, вот так, пешком! — И как бы для оправдания добавил: — Да и нету теперь у меня машины.

— Эх, Алексей Фомич, горюшко ты мое! — сочувственно сказал Работников. — Нету машины? Да позвонил бы мне! Я снарядил бы «Волгу». Поезжай, куда хочешь, смотри все, что тебе вздумается, и без хлопот.

— На машине не то. — Опять Холмов встретил удивленный, немигающий взгляд хозяйки и улыбнулся ей. — Видел небось, как в кино показывают иногда замедленную съемку? Когда все делается быстро, то трудно рассмотреть иные важные детали, а когда медленно, то ясно видно все подробности. Вот и у меня получится как бы замедленное наблюдение жизни. Смогу получше рассмотреть и людей и природу.

— Сказывали старые люди, что когда-то давным-давно, — вдруг заговорила Анастасия, — сказывали те люди, что тогда по земле босиком ходил Иисус Христос. Это правда?

— И такое придумала, Анастасия! — сердито буркнул Работников. — Помолчала бы…

— Может, я что не так сказала? — Глаза у Анастасии округлились. — Так я только спросила про то, что старые люди сказывали. Я же сама толком не знаю.

— Ладно, ладно, мать, — сказал Работников. — Пойди и подбери самый лучший кавун.

Анастасия ушла. Холмов положил на стол коробку «Казбека» и спички. Все трое закурили, и Кузьма сказал:

— Это братуха ради меня шагает в Весленеевскую. Коня у меня отбирают. Беда!

— Верно, и брату помочь нужно, — подтвердил Холмов. — Нехорошо с ним поступили местные власти. Природный же табунщик. Как же ему жить без коня?

— Это справедливо, без коня трудно, — согласился Работников. — Я сам когда-то служил в кавалерии. И до сих пор люблю лошадей.

Когда речь зашла о лошадях, Кузьма, воспользовавшись удобным случаем, попросил у Работникова овса. Хотя бы с ведро. Работников весьма сочувственно отнесся к просьбе старого табунщика. Но беда в том, что уже было поздно, овес хранился в амбаре, а кладовщик жил где-то на краю станицы. Работников посоветовал покормить коня травой, что лежала в мешке.