Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Шрифт:
— Хорошо, постараюсь.
— Поговорим, посоветуемся, как будем поправлять то, что случилось у вас на сессии. Надо же как-то исправлять…
— Исправлять нечего. Я уже тебе говорил: воля депутатов. Демократия!
— Ох, смотри, Антон! Этой твоей, с позволения сказать, «демократией» Дорогой друг недоволен. Ты когда у него будешь?
— Еще не знаю.
— Ну, не дуйся. Жду ужинать.
Перед вечером, управившись с делами, Щедров, как и обещал, приехал к Калашнику.
Навстречу, радушно улыбаясь, шла Нина. Темные, со вкусом причесанные волосы, черное вечернее платье красиво оттеняло ее тонкую белую шею. Глядя на стройную фигуру хозяйки, на ее милое, улыбчивое лицо с румяными губами, Щедров вспомнил Ульяшу:
— Тасик! Это что же получается? Выходит, наше жилье Антону не по душе?
— Вот видишь, Антон, и Нина на тебя в обиде! — с упреком сказал Калашник.
Он был в куртке, свободной в плечах, с накладными карманами на груди и по бокам и со слабо завязанным пояском. Куртка расширяла плечи и придавала фигуре излишнюю полноту. Щедров смотрел на своего друга, как на незнакомца, и опять ему виделись те же разные служебные ступеньки. Ему казалось, что это же самое видел и Калашник, и поэтому разговор у них никак не налаживался ни до ужина, ни после. И когда они вышли из-за стола и прошли в кабинет и там уселись за шахматы, Щедров и Калашник были рады, что могли ни о чем не говорить. Щедров молча двинул пешку с е2 на е4, Калашник молча ответил: е7 — е5. Затем вышли четыре коня да так и остались стоять один против другого, и игра дальше не пошла. Калашник отодвинул столик с шахматами, вытянул ноги в мягких туфлях и откинулся на спинку стула.
— Ну, был у Дорогого друга? — спросил он.
— Нет, Иван Павлович был занят.
— Понятно!
— Что понятно?
— Известно, когда не хотят принять, то обычно ссылаются на занятость.
— Завтра утром я поеду к нему на загородную дачу.
— За Румянцевым это водится. Приглашает на дачу и там, за обеденным столом, дает взбучку. Так что готовься завтра держать ответ перед Иваном Павловичем.
— Ты уже доложил ему?
— Он и без моего доклада в курсе дела. Ведь то, что произошло в Усть-Калитвинском, ни в одном районе нашего края не происходило.
— Значит, устькалитвинцы зачинатели, — с грустной улыбкой ответил Щедров. — Так сказать, запевалы!
— Прошу без иронии! Пойми меня, Антон, правильно: я тоже за широкую демократию, но только за такую, которая не нарушает установленного порядка. А что получилось в Усть-Калитвинском? Депутаты, среди которых есть и беспартийные, отстранили от работы своего председателя. Согласен, Рогов не безгрешен, у него есть недостатки. Но кто без них? Однако у Рогова есть и достоинства. Можно согласиться и с тем, что Рогов, как говорится, не в твоем вкусе, что сработаться с ним ты не можешь, — такое в жизни бывает. Но разве так избавляются от неугодных работников? Неужели тебе неведомо, что подобного рода акции делаются умнее, тоньше и, я не боюсь не понравившегося тебе слова, эластичнее? А теперь придется Щедрова поправлять, а Рогова восстанавливать… Ты что молчишь? Возражай или соглашайся…
— Возразить еще успею. Сперва послушаю.
— Случай с Роговым лишний раз говорит, что мы не ценим наши кадры, не бережем их, — продолжал Калашник. — И правильно поступил Рогов, что послал телеграмму в ЦК и лично Румянцеву, обвиняя тебя в грубейшем нарушении социалистической демократии!
— На этой сессии социалистическая демократия проявилась в полную меру, — заметил Щедров. — За это могу поручиться.
— Ты так считаешь? А из ЦК звонили Румянцеву. Предлагают разобраться.
— На запросы ЦК полагается отвечать. Думаю, что Иван Павлович правильно разберется.
— Говорил и еще скажу: управлять районом необходимо спокойно, без дерганья и нервотрепки, и тогда, поверь моему слову, недовольных, тех, кто
пишет жалобы, не будет. — Калашник пожевал губами, и знакомая улыбочка снова спряталась в усах. — Пойми меня, Антон: я далек от идеализации и приукрашивания. Недостатки у нас есть, нерешенных вопросов много. Знаю, имеются руководители, которые не соответствуют своему назначению. Все это так. Ведь хорошими руководители не рождаются. Поэтому мы обязаны беречь тех руководителей, которые у нас есть. Необходимо все делать так, чтобы недовольных и обиженных не было. А что получается в Усть-Калитвинском?.. Погоди, Антон, дай досказать! Ты недоволен Марсовой. А почему? Редактор как редактор, только что бабочка собой смазливая. Ты добился своего и заменил Аничкину. Исключаешь из партии, что называется, направо и налево, и на этом, как мне стало известно, останавливаться не собираешься. Ты что, хочешь устроить в Усть-Калитвинском свою районную чистку?— Во-первых, прошу не извращать факты, — возразил Щедров. — Не я исключаю, как ты выразился, «направо и налево», а бюро Усть-Калитвинского райкома недавно утвердило те решения об исключении из партии, которые были приняты в первичных организациях еще в прошлом году. Если вести речь обо мне, то я сделал только то, что обязан был сделать и чего не сделал Коломийцев. Я внимательно ознакомился с делами исключенных. Хотелось бы утвердить не все решения. Ничего не получилось, ибо совершенные ими преступления были слишком тяжкими. Так зачем же говорить «из партии исключаешь, что называется, направо и налево»? Ты сказал сущую ложь, ибо за время моего пребывания в Усть-Калитвинском из партии исключено три человека: Логутенков, Листопад и Яровой. Все трое скоро предстанут перед судом как уголовные преступники. Во-вторых, хочу ли я устроить свою районную чистку? Нет, Тарас, не хочу! Хотя, положа руку на сердце, следует сказать: в партийной организации Усть-Калитвинского имеются люди, недостойные носить высокое звание коммуниста. Избавить от них районную организацию было бы неплохо, если мы хотим сделать ее сильной и боеспособной.
В-третьих, о Марсовой. Да, я говорил и снова скажу: редактор она плохой. Просмотри «Усть-Калитвинскую правду», и ты сам в этом убедишься. Что же касается Аничкиной, то она уже работает методистом районо и своим новым делом очень довольна. И в райкоме комсомола дела заметно оживились. Таковы истинные факты.
— А статья Приходько? — спросил Калашник. — К чему это задиристое выступление в печати? Приходько делает вид, будто не знает, что у нас нет «сухого закона». Зачем же с такой злостью говорить и о тех, кто пьет, и о тех, кто изредка выпивает? Кроме обид и душевной боли, статья ничего другого не дает.
— Это ты, Тарас, напрасно!
— Если хочешь знать, «Южная правда» намеревалась выступить против статьи Приходько, — продолжал Калашник. — Я поговорил с редактором и отсоветовал. Зачем подымать шум?
— Эх, Тарас, Тарас, если бы ты мог понять, как мне сейчас больно и горько, — сказал Щедров. — И потому больно и горько, что я увидел совсем другого Тараса Калашника. Откуда к тебе пришло это желание всем угождать и быть для всех хорошим и добреньким?
— Это ты напрасно! Рука у меня твердая, и там, где нужно, она не дрогнет.
— У тебя главное — это «потише», «поосторожнее» и «поэластичнее». Но настоящий руководитель, как я его понимаю, обязан быть принципиальным и непримиримым ко всякого рода недостаткам. Он не должен угождать каждому и быть для всех хорошим и добрым.
— А жалобы? — тяжело вставая, спросил Калашник. — А письмо Марсовой? А послания Осянина? А телеграмма Рогова? Куда от них уйдешь? От них же не от вернешься?
— Партийный работник не парикмахер, и он не спрашивает: «Вас не беспокоит?» — продолжал Щедров. — Так что на него могут быть и жалобы, и анонимные письма, и самая низкопробная клевета. Может случиться даже такое, что было у нас в «Заре». Ты же почему-то печалишься о безоблачном небе, о покое, о благоденствии. По-твоему, Тарас, получается: угождай всем и бойся недовольных. Иными словами: живи сам и дай жить другим!