Семена огня

— Да, печальная картина полного хаоса и запустения. С тоскою я гляжу на ваше поколенье. Карел, может, инструкция что-нибудь лепечет на эту тему?

— Что если попробовать того, ну, переманить Арнульфа и его воинов на свою сторону?

— Хорошая идея. И как ты это намерен провернуть?

— У меня есть золото. Довольно много золота.

— Меня всегда чертовски впечатляет этот аргумент, — вздохнул Лис. — Но если ты попробуешь подкупить верного комиса Пипина Геристальского, шанс, что он тебя просто поднимет на копье, сильно выше среднего. И будет по-своему прав. Здесь так не принято.

Если ты вдруг забыл, могу напомнить: комитат — это не просто клуб по интересам, кружок художественной рубки. Это своеобразная военная семья, и комисы считаются детьми главы комитата, независимо от их возраста. Для комиса — позор выйти живым из боя, где пал их предводитель. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

— Ну да, — промямлил Карел. — Он не согласится.

— Это к гадалке не ходить. Но есть еще один неприятный момент. Такая попытка дачи взятки должностному лицу при исполнении им служебных обязанностей недвусмысленно и однозначно подтвердит, что мы работаем против Пипина и против них самих.

— Так что же тогда?

— Что-что? — протянул Лис. — Чувствую, пора мне в монастырь.

— Может, пока не надо, господин инструктор? — сконфуженно отозвался Бастиан.

— Шо ты так засуетился, Валет. Лучше, пока есть время, освежи в голове знания по богословию и риторике. Представьте себе карту. Представили? На берегу реки, на холме, обитель Святого Эржена. Это как раз то, шо нам надо.

Глава 10

Шахматы напоминают жизнь, но в той игре, в которую играем мы, со смертью короля все самое интересное только начинается.

Кардинал Мазарини

Лис издал столь жалобный стон, что кони, влекущие повозку, когда б только могли, непременно прослезились бы.

— О, я вижу ее! Да, да, вижу! Она идет, гремя костями. В руках ее цеп. Но почему цеп? Где же коса? Нет, нет, я так молод, я не хочу умирать!

— Бредит, — сочувственно покачал головой возница и крикнул возглавлявшему колонну герцогу Нурсийскому: — Дружок ваш, кажись, помирает!

— Так, гроза Богемии, приготовь свой нос для зарубок. Если ты намерен в связи с моей безвременной кончиной дать волю чувствам, то есть, глупо хихикая, пинать мои бренные останки или просто надеешься сделать мне искусственное сдыхание любым известным тебе способом, то знай: я тут же восстану из мертвых, оторву твои уши и скормлю их ближайшему мимолетному дракону.

— Ну что вы, господин инструктор, я сейчас опечалюсь.

— Опечалюсь? И это все, чего я заслужил, работая не прикладая рук?! Печалиться ты будешь, если я по возвращении просажу твое убогое стажерское жалованье на скачках в Дерби. А здесь ты должен быть вне себя от горя, так, чтобы даже Станиславский, спроси у Бастиана, он знает, кто это такой, рыдал у тебя на плече и прочувствованно повторял: «Верю».

Валет, хватай свое банджо и сыграй для создания настроения что-нибудь трагическое, любимый отходняк юбиляра, ну, в смысле — наоборот: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». И если при этих аккордах никто не вспомнит, что рядом находится монастырь, пусть тебя внезапно озарит мысль, что мне хорошо бы исповедаться, собороваться и сделать прочие реверансы перед встречей с Творцом Небесным.

— Это позволит нам выиграть немного времени, — догадался Карел.

— Ну, если я буду исповедоваться во всех моих грехах, это позволит дождаться естественной смерти всего нашего конвоя, но мы не будем столь бесчеловечны. Поэтому остановимся только на главных. Дня три я вам обеспечу.

— Господин инструктор, а если Арнульф и его люди откажутся ждать?

— Карел, отказываться ждать — это священное право любого человека. Не хотят — пусть катятся «пид тры чорты», как говорят в стране древних укров.

— Но они не захотят, — по-прежнему сомневался Карел. — У них же приказ!

— Вот же дилемма. Буквально гамлетовского масштаба коллизия! Что ж, тогда пусть не катятся. Главное, мой августейший соратник, шоб ты был просто в лужу безутешен. Бессмысленно тащить с собой на ратную забаву человека, который рыдьмя рыдает, бьется в конвульсиях и кричит не своим голосом: «На кого ж ты меня покидаешь?!» — и прочую благомуть в том же роде.

— Но я так не могу.

— Должен. Иначе каждый час я буду вставать со смертного одра и заставлять тебя лить обильные слезы, подобно пожарному брандспойту.

— Зачем? — оскорбился Карел.

— Мой юный друг, все это затем и для того, чтобы ты, наконец, уразумел — «не могу» осталось за камерой перехода. Тоже мне, молодой Вертер — могу, не могу… Должен — значит, можешь! Все! Тема закрыта! Набирайся трагизма во взоре, твои бессвязные рыдания порадуют меня больше, чем условно осмысленные речи!

Бастиан, переговоры с преподобными отцами лежат на тебе. Как там было в первоисточнике: «Да не оскудеет рука берущего». А теперь — вперед, скорчили подобающие случаю рожи и марш-марш ко мне! Сцена пятая, акт первый, закат глаз и перемена маршрута.

Ночь ушла в бесконечное прошлое, и наступило утро, залившее летним светом лесную крепость и ее окрестности. Деревья, казавшиеся угрюмыми, скрывающими неведомую опасность, теперь напоминали добродушных исполинов в зеленых плащах со множеством пронизанных лучами прорех. Утро наступило, как наступают в общественном транспорте на ногу, мигом выдернув из тягостных раздумий.

Женя вскинулась на жесткой лежанке и оторопела, обведя взглядом убогую спальню. Она не помнила, как очутилась на топчане, а память упорно не желала возвращать ее к этому мигу. Вместо того ей снова и снова вспоминался ужасающий вид широченной спины с множеством свисающих, подобно пелеринам странного плаща, жировых складок. Евгения постаралась отогнать явившуюся взгляду картинку: толстенные, как у слона, ноги с когтистым птичьим оттопыренным назад пальцем вместо пятки.

«Наверное, я спала, и это мне приснилось», — попыталась успокоить себя девушка. Версия, конечно, многое объясняла: тревоги и опасности прошедшего дня могли вызвать в недрах мозга такие странные завихрения, что и вовсе можно было с головой поссориться.