Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

Между тем сезон в Нижнем Новгороде подходил к концу.

16 августа Шаляпин в последний раз выступил на сцене Нового городского театра. Нижегородская публика тепло простилась с ним — ведь в этом городе Шаляпин получил свой первый большой успех. Но ему надо было возвращаться в Петербург, в Мариинский театр. Мамонтов звал его к себе, обещал уплатить неустойку и дать хорошее жалование, но Шаляпин сомневался. Несмотря на свое неопределенное положение в Мариинском театре, которым он явно тяготился, оставлять придворный императорский театр ему не хотелось.

Перед его отъездом они с Иоле отправились в мастерскую известного нижегородского фотографа М. П. Дмитриева. Должно быть, он с любопытством разглядывал эту необыкновенную пару. Наконец композиция была создана — двухметровый великан Шаляпин поместился на стуле, а маленькая Иоле, почти вдвое меньше него, встала рядом, оказавшись ненамного выше сидящего Шаляпина. Они нежно обнялись и прижались друг к другу, и бесстрастный аппарат талантливого фотографа навсегда запечатлел исчезающе-краткий миг их огромной любви, их беззащитной взаимной нежности… Мгновение остановилось! Никогда уже они не будут больше такими — молодыми и неиспорченными, с такими чистыми, открытыми прекрасному лицами… Почему Господь, видя это, не забрал их сейчас же к себе, как героя старой андерсеновской сказки, именно в этот миг — счастливее которого не будет, — чтобы они не успели испытать разочарований и искушений будущей жизни?..

Но на той давней фотографии оба они грустны. Безжалостная действительность вступала в свои права. Все в их жизни было неопределенно, зыбко. Шаляпин уезжал в Петербург, Иоле должна была возвращаться в Италию, а затем ехать во Францию, в Лион, где у нее уже был подписан контракт на зимний сезон. Было так, и неизвестно — когда они увидятся вновь? И как сложится их жизнь?..

Но, конечно, молодость брала свое, и они надеялись на лучшее. Едва Шаляпин уехал, как вслед ему полетело письмо Иоле:

«Прошло чуть больше суток, как ты уехал, а мне кажется, что прошел год. Вчера вечером, вернувшись из театра, я зашла в твою комнату, но моего Феденьки там уже не было, отчего мне стало очень грустно… В доме мне постоянно слышится твой голос, но тебя нет…»

Однако и ей оставалось жить в Нижнем Новгороде совсем немного. 27 августа состоялось ее последнее выступление. На следующий день газета «Волгарь» поместила заметку: «Вчера в Новом городском театре состоялся бенефис прима-балерины г-жи Торнаги, которая танцевала в балете „Коппелия“ и в балете „Модели“. Талантливая балерина танцевала прекрасно, мило и имела большой успех… Публики было очень много».

Сезон закончился. Возродившаяся опера Мамонтова получила хорошую прессу. Хвалили оркестр, прекрасные хоры, «очень недурных артистов», в числе которых был назван и молодой Шаляпин, итальянский балет ругали, но отметили талант Иоле… Неудивительно поэтому, что Мамонтов решился предложить ей пост первой балерины своей Русской частной оперы. С ее помощью он надеялся перетащить из Петербурга в Москву Шаляпина.

Иоле написала об этом Шаляпину, спрашивала, что он решил: остаться в Петербурге или перейти к Мамонтову? Если он останется в Императорском театре, она, конечно, вернется домой. Целыми днями она думала о Шаляпине. Разлука на такой долгий срок страшила ее.

«В этот момент я плачу, думая о том, что если я уеду в Италию, то очень долго не увижу тебя, и, возможно, ты быстро меня забудешь», — написала она ему.

Тем временем из Нижнего Новгорода начали разъезжаться артисты. Уехала домой Антониетта Барбьери, подруга детства Иоле и компаньонка всех ее нижегородских событий. Затухала ярмарочная суета, город пустел и выцветал, смывая с себя яркие краски и погружаясь в привычный сон русской провинции, и Иоле впервые почувствовала, что здесь ей может быть скучно. Шаляпин так ничего решить не мог, и Иоле, гуляя по тихим улочкам Нижнего Новгорода, застроенным деревянными домами, приходя на обрывистый берег Волги, запруженной пароходами и баржами, которые как будто звали ее в дальний путь, чувствовала себя совсем покинутой и несчастной.

Как артистка она прекрасно понимала Шаляпина и не осуждала его: больше чем кто бы то ни был она хотела, чтобы его карьера сложилась удачно. Но Мамонтов и многие артисты его труппы убеждали ее, что Шаляпин только выиграет, если перейдет в Частную оперу. И хотя поначалу Иоле несколько сомневалась в этом… все же она надеялась.

Шаляпин ничего не обещал ей. Он ничем не собирался ради нее жертвовать, и, казалось бы, она могла быть свободна. Но уехать из России и расстаться с ним надолго, а может быть, и навсегда, было для Иоле слишком тяжело — еще тяжелее той неизвестности, в которой она находилась в последние дни…

И она решилась — на свой страх и риск приняла предложение Мамонтова и отправилась в Москву.

Она считала, что поступает правильно, но, оказавшись одна в незнакомом огромном городе, испугалась. По письмам было ясно, что Шаляпин намерен остаться в Петербурге, и Иоле дрогнула сердцем. Первые дни в Москве она проплакала, сидя в своем гостиничном номере. Ее ужасала перспектива провести здесь шесть месяцев совершенно одной.

«Я вижу, что плохо сделала, оставшись в Москве, — в отчаянии писала она Шаляпину, — тем более, что теперь решено, что ты останешься в Петербурге».

В Москве тоже были расстроены решением Шаляпина. Мамонтов подумывал о том, чтобы взять в театр другого баса. И хотя Иоле было горько и обидно, что ее жизнь повернулась таким нелепым образом и все жертвы были напрасны, Шаляпина она не осуждала:

«Ты можешь себе представить, как это мне огорчительно, но я не могу ни в чем упрекнуть тебя, потому что боюсь, что если ты уйдешь из Императорского театра, это будет плохо для твоей карьеры».

Казалось, она внутренне смирилась с тем, что проведет эти полгода вдали от него. Она просила писать ей почаще, подробно рассказывать о себе и вести более спокойный образ жизни (по Нижнему Новгороду Иоле хорошо изучила безалаберные наклонности своего избранника).

«Ты должен вести спокойную и размеренную жизнь, — просила она его, — если ты хочешь стать великим артистом и достичь того, чего ты заслуживаешь».

Тем временем в Москве начался театральный сезон. Русская частная опера Мамонтова стала выступать в мрачноватом здании Солодовниковского театра на Большой Дмитровке. 8 сентября состоялся дебют Иоле на московской сцене. Она танцевала второй акт балета «Коппелия». В письме к Шаляпину она посвятила этому событию всего несколько строк: «Вчера вечером было открытие сезона, давали оперу „Снегурочка“ и „Коппелии“. Мне много аплодировали в „Коппелии“, и в театре было очень много народу».

Вместе с ней в Москву приехали балетмейстер Цампелли, ее партнер Масканьо и несколько артистов кордебалета. Кроме того, в труппе Мамонтова было два итальянских дирижера — Труффи и Бернарди. Но с ними Иоле связывали только деловые отношения, и она чувствовала себя в Москве совершенно одинокой — без родных и близких людей, а главное — без своего любимого и дорогого Феденьки.

В первое время они часто писали друг другу. Первые письма Шаляпина на итальянском языке Иоле читала с непередаваемым чувством восторга, смешанным со смехом. В тот момент эти письма были ее единственной радостью. Но она хвалила Шаляпина, зная, как он самолюбив, и убеждала, что прекрасно понимает его.