Семейные тайны

"поцелуй отца в лоб!" влажный, холодный, и эти мои подлые мысли, что другой отец, тень на мать?! бандиты, на коне, и знамя впереди, победа! сколько охотились за отцом в ачмасских горах, знаменитый разбойник Мардан-бек!

"скажи дяде - папа", подарили, чтоб жил.
– сынок, куда ж ты?
– он! опять! всю жизнь стоял на углу, высматривал и его тоже,- но меня не предупредили, что это ты!
– увидел, оттолкнул, и бежать, СЫНОК, КУДА Ж ТЫ?

Лейла!.. упрекнула однажды, вспыхнул спор: "Ты виноват!.. (что нет детей)", и в гостях, краснеет густо-густо, пошлые шутки Хансултанова: "Что? Расулу,- не можешь?.." ржанье за столом, и Аскер Никбин тут, и Махмуд, и тычут, и тычут палками: "а ну, поддай еще!"

Асия никак не могла открыть дверь. "Там ключ!" Звонила, стучала, заглядывала через окно внутрь - ничего не видно!

Подождет, снова стучит. И соседи тоже: мы вчера его не видели. Испуг, тревога, как тень от набежавшей тучки в синем-синем небе.

– А ну давай,- позвала соседа, и он плечом в дверь.

– На помощь!..- И побежала соседка звонить Айше! Асия села, оцепененье.

– Надо "скорую"!

– Да, да, и "скорую"!
– Айша опередила всех. Письмо! Нераспечатанное. Лейле. Главное - держать себя в руках. И в карман письмо. Вот оно что!.. Но кто? А запах! О боже, какой запах!.. Настежь открыты окна, и "скорая" предупреждена: "Под вашу ответственность!" (?! но как такое скроешь?).

ты потом заплачешь, Айша, непременно заплачешь, но чтоб никто не видел, я знаю, твое сердце полно горестей, это только для других ты такая, и работа, и роль, надо быть всегда-всегда, нет, нет, ты не виновата, ты ж хотела как лучше, и для сестры, и для меня, и ты, Лейла, прости, я не смог тебе дать всю теплоту своего сердца, всю силу своей плоти: я сгорел, мы оба с тобой сгорели, прости, нам казалось... но что?., а впрочем, поздно начинать сначала, прости меня, Лейла; я не мог иначе, ты никогда уже не узнаешь, и никто никогда не узнает, только куклы, "мертвые?" - ты набросилась на меня, и я видел, как они ожили, эти куклы,- и шах, и принцесса, и плешивый, возмечтавший жениться на шахской дочке, и патриарх, точь-в-точь я, и тот, похожий на тебя юноша, но куда подевалась эта кукла?!

Айша уничтожит письмо. Она уже привыкла жечь письма.

Прилетела Лейла.

и ты уснула, прижавшись, ко мне, только вздрагивала во сне.

– Как где хоронить? Кто распорядился, чтоб на обычном?!
– Джанибек специально ходатайствовал.

"Ну вот",- недоумевал тот, кто раньше распорядился, думая, что так лучше: кто не знает об их отношениях?

огромный зал в убранстве, цветы, венки, ленты, прости меня, Джанибек, ты прав! какие шутки, когда смерть? идут и идут в скорбном молчании, эти загорелые лица, смуглые, родные, мой народ, только ты, и все для тебя,- вот оно, настоящее.

Джанибек не готовился, но с какой страстью выступает, чувствует, когда у него получается, и летит на крыльях, извини меня, Джанибек.

Да, по высшему разряду, это слышали все, и пошла весть волнами. И некролог. А какие имена!.. И даже по ошибке столетий (без трех) старик назван, попал в список, ибо земляк, а может, и за то, что некогда бросил в зал фразу-фугаску, и забыли вычеркнуть, подписывал Азад Шафаг: столько их, именитых и знатных, с тех пор умерло, или трагически погибло, все чаще автомобильная катастрофа, лихачи ведь, и из друзей, вовсе старцу неизвестных, а то и тех, с кем некогда жестоко пикировались, но кто помнит?.. То первым идет в списке, ибо на А, Азад-Свободный, то последним, если с Ша(фаг), Лучезарный.

– В Пантеоне!

Сгорел. От одного-то скандала! Их порой столько на дню! И такое вероломство, изощренность - прямо в* сердце целятся, чтоб тут же наповал.

"Ах,- сокрушается Джанибек,- не знал я, ты казался железным, многожильным, а у тебя такое ранимое

сердце".

ты прости меня, Джанибек, и чего мы с тобой?.. помнишь, на веранде? опали листья, а на голых ветках янтарные шары, и тебе не надо было музыки, ты вдруг запел, сначала казалось странным, что без музыки, а потом я забыл, что ее нет, и лишь голос, и столько в нем чувств!., заплачешь от обиды; как же выразить словами? и чего мы воюем? жизнь так прекрасна! ни обмана, ни козней, но больницы полны инфарктниками, не успеет схлынуть волна, как новая пенится, вскипая ни интриг, ни измен. Джанибек пел! какой голос! он проникал в душу, в глубину ее, и будил такие чувства,- нет, не выразить! и, слушая тебя, хотелось любить всех, кто из. рода людского, ты пел, как бог, ты и был богом, когда пел, разве выразишь словами? это надо услышать! прости меня, Джанибек!

– Что стряслось?
– Это Бахадур звонит Айше, голос слышится плохо, связь никудышная, а ведь рядом.

– Ничего особенного!.. А как ты? Как ты, спрашиваю? Смотри, будь осторожен!..

– И что это все заладили: будь осторожен! Что? Какой-то чин?! Да нет, ничего особенного!.. Девушка, ничего не слышно! Алло? Алло?.. Да, теперь слышу! Завтра?

А с чего Бахадур Расула вспомнил? Но сначала шефа. Издали казался высоким (скамейку под ноги?), а роста даже низкого, не среднего, голова большая, как шар круглый, оспинка на левой щеке. А настоящий мужчина: простил! И о Расуле думает: зря он приехал!

Бахадур спешил, а тут вдруг отара запрудила дорогу. Сигналил без умолку, а сам не слышал сигнала, от блеяния, звук тонул в этом гомоне. Сгрудились на повороте, а справа - пропасть.

Вылез из машины, пастуху кричат, а тот,- не в пропасть же овцам?! Гонит что есть мочи, чтоб за поворотом к покатому склону холма пригнать.

– Оглох, что ли?
– Ах, тупица!
– Гони, гони своих овец!
– Лишь на миг у пастуха вспыхнул гнев, но тут же погас, еще, чего доброго, окажется шишкой, лучше не связываться!., развернуться б да ударить по башке, чтоб знал! Палка, а у нее набалдашник с кулак, шмякнуть по машине так, чтоб...

– Хох-хо! Скорей, овцы мои!
– А они - голова на голову лезет, выше и выше головы, некуда ужеч а вверх и вверх, толпятся у края обрыва, к горе жмутся, оцепенели будто.

Сзади - самосвал (или тягач?!). Колеса выше его машины. Будто жмет... Бахадур поймал в ветровом стекле взгляд шофера.

Парень в кепке, щетина на лице, и глаза, будто после лихорадки, блестят, красноватые жилки увидел даже, желтое-желтое лицо, а чернота... И вдруг улыбнулся. Ну точь-в-точь Ильдрым!.. Даже мурашки по коже: воскрес?!

С двух сторон Бахадура зажали, и не выскочить никак. С чего бы Айша? И страх, холод по сердцу. "Будь осторожен!" Да, да, был страх, потом Бахадур себе не простит эту трусость,- казалось, тягач ударит по нему; померещилось. Такой был страх, что он даже вздумал поехать, давя овец. Но как проскочишь? Не одна, не две овцы, тысячи их!., (и все небось частные, нанят пастух). Снова вылез, и взгляды - косится пастух, и шофер снова будто вонзился в его затылок. Надо ждать. И как он мог уподобить его Ильдрыму? Снова улыбается, вернее, ухмылка: распознал страх Бахадура.

А как вырвался и погнал машину,- беспокойство какое-то. От минутной трусости. А был миг, когда уловил во взгляде пастуха блеск; может, и не было его? Почудилось, не иначе. "Будь осторожен!.."

Но потом успокоился, и ближе к знаменитому спуску, откуда открывается панорама города, миновав последний подъем,- даже запел: "Ах мои овцы, как я люблю вас!.." И такая щемящая мелодия. "О мои овцы, о мои ягнята!.." До слез даже. И в облегчении подумал об Анаханум: она непременно его простит, он успел познать ее тайны, в его руках она податлива и послушна, как овечка. И Анаханум действительно пожалеет его. "Ему тяжело, и я помогу ему!" Но как увидеться? Как вырваться ей на волю из этой Девичьей Твердыни, куда заточил ее отец?