Семигорье

Три дня прошли в обоюдном и твёрдом молчании. На четвёртый день Юрочка убрал широко расставленные локти. Хмуро уставившись в беспросветное, мокрое, как река, небо за окном, отрывисто спросил:

— Откуда?.. Где живёшь?.. Почему не в городе?..

— Живу там, где отец работает, спокойно пояснил Алёшка.

— Охотник?

— Кто, отец?

Юрочка медленно повернул свою красивую голову с пышными, как у девчонки, волосами.

— Ты что — чудак? — спросил он, разглядывая Алёшку не моргающим взглядом. — Твой отец мне до кисточки… Сам охотник?

— Охотник.

— Без шуток? Может, так, ворон пугаешь?

— Без шуток… — сказал Алёшка и рассмеялся. — Ну, хватит дурить, Кобликов! Уж знакомиться, так по-человечески… — он протянул Юрочке руку.

Юрочка крутнул головой, отвернулся, тут же выставил острый локоть.

Два урока он каменно сидел, не замечая Алёшку. На третьем подобрал руки, уткнул подбородок в кулак, угрюмо спросил:

— Кем работает?

— Кто?

— Отец…

Алёшка ответил, стараясь, чтобы даже тень улыбки не проскользнула в его глазах. Но Юрочка и на этот раз не оценил его стараний: он сердито провёл рукой по своим волосам и отвернулся к окну, подперев кулаком побледневшую щеку. Алёшка тогда ещё не знал, что Юрочка живёт без отца.

— Ладно, — сказал, хмурясь, Юрочка. — Ты, чудик, мне по душе. По крайней мере, не хочется влепить по твоей физиономии. Зайдёшь ко мне домой, поговорим…

На следующий же день Алёшка отыскал на тихой улочке с деревянными мостками-тротуарами дом Кобликовых, очень похожий на все другие дома: обшитый тёсом, с простыми наличниками, глухим забором и закрытыми воротами. На всех трёх окнах горшки с гераньками, наполовину раздёрнутые занавески, как у всех — на глухой тёсовой калитке железное кольцо с лязгающим запором. За воротами — маленький двор с гусиной травой, запущенный садик с пятью яблонями и кустами малины вдоль забора, огород с уже пустыми осенними грядами. У сарая лежали и мокли под дождём берёзовые дрова.

Юрочку Алёшка застал на кухне, за столом. Он, как на троне, восседал на широкой лавке, по-деревенски наглухо прибитой к стене. Перед ним на старенькой клеёнке стояла четвертная бутыль с молоком и тазик, выше краёв набитый свежими огурцами.

— Здорово! — сказал он. — Раздевайся и проходи…

Из-за стола Юрочка не встал, он просто не мог встать, — к столу он лип, как муха, хоботком нащупавшая сахар.

— Давай, садись! Будем лопать… — Юрочка в нетерпении шевелил пальцами над столом. — Не думай отказываться! От удовольствий отказываются только дураки! — Он достал кружки, в обе налил молока. — Садись…

Юрочка склонился над столом, разгорающимся взглядом нацелился на тазик с огурцами. Осторожно, как изюминку из булочки, вытянул приглянувшийся ему свежак, приложился носом к его травянисто-матовому, тронутому желтизной боку, с наслаждением втянул в раздувшиеся ноздри огуречный запах и вдруг жадно, с хрустом откусил. Он сжёвывал огурец за огурцом, запивал молоком и, проглатывая это немыслимое в глазах Алёшки месиво, в блаженстве жмурил глаза.

— Юрка, ведь животом намучаешься! — Алёшка почти в ужасе смотрел на белые от молока Юрочкины губы и зелень огуречной кожуры, застрявшую в его неровных зубах. Юрочка, вытягивая очередной огурец из тазика, вздохнул:

— У тебя мамаша случайно не доктор?.. Моя мамочка, например, не боится за мой живот… Ей кажется, что я нарушаю умственную диету… Запомни, чудик, приятное не может быть человеку во вред. Завтра буду наедаться селёдкой с белым хлебом и сладким чаем…

Юрочка дожевал огурец, с сожалением посмотрел на остаток молока в бутыли.

— Всё. Под шнурок!.. На сегодня отхотел…

Он вылез из-за стола, поиграл мускулами рук и плеч, как будто в животе у него не болталось почти полчетверти молока, прошёлся по кухне.

— Я тебе сразу скажу, чтоб ты на меня очки не пялил… Я — такой. Я давно понял, что жизнь не то чтобы скучная. Она, понимаешь, жмёт на нас разными делами. И всё чересчур важными, нужными, самыми нужными… Насмотрелся я на свою мамочку. Спит с портфелем под подушкой! А ты вон понаблюдай — курица и та не всё подряд клюёт, выбирает, что хочет. Гвозди, например, не клюёт, хоть они и на червяков похожи! Ты как на это смотришь?

— Не знаю. Не думал, — сказал Алёшка. — А радости всякие люблю!..

— Во, я в тебе это почуял! — Юрочка удовлетворённо похлопал себя по животу. — А вообще… Славу мою показать?..

Юрочка повёл Алёшку в комнату, выложил на стол альбомы с фотографиями.

— Это я на соревнованиях. На стадионе… Это — в области… Эти призы городу добыл! Я ж чемпион области по лыжам и бегу!.. Не знал? Пора бы знать. Я в области загорал, когда вы учиться начали. Меня с двумя гавриками в Москву готовят! Зимой — кросс. Летом с братьями Знаменскими на одну дорожку выйду! Серафим, тот, понятно, бог — не одолею. А Георгию пятки покажу. Не веришь? Десять секунд на полуторакилометровке осталось добрать, будем нос к носу… Ты как насчёт спорта?

Алёшка неопределённо пожал плечами.

Юрочка оглядел его фигуру, пощупал мускулы.

— Заняться бы тобой… впрочем, не обещаю… Слава требует времени. И характер нужен. Зато свободы больше, чем у любого смертного… А вообще-то меня другое захлестнуло. Что навострился?! Нет, Полянин, об этом с тобой рано говорить. Ещё неизвестно, что ты за фрукт! С виду зайчик. А что у тебя там, за твоим травоядным видом?!

Алёшка обиженно закрыл и отодвинул от себя альбомы.

— Ну, не девочка! — примирительно сказал Кобликов. — Съедим с тобой хотя бы фунт соли, тогда…

Он сел на один из чинно стоявших вдоль стен старинных стульев с прямыми спинками, заплетёнными рогожкой, ногу закинул за ногу, поиграл бровями.

— Случайно, не ты погоду заказывал? Сколько ещё лить будет — год, два?..

Алёшка засмеялся. Юрочка менялся на глазах, как осенний день, невозможно было сердиться на него.

— Что тебе погода? В лесу и в дождь хорошо!

— И никакого удовольствия!

— Я ходил.

— Ну и как?

— Двух из глухариного выводка взял…

Юрочка руками охватил спинки рядом стоящих стульев, в задумчивости сидел, вытянув хоботком сочные губы, покачивая ногой.

— Нет! — сказал он, вздохнув. — У дождя есть одно неприятное свойство: он мокрый…

Алёшка услышал в сенях медленные твёрдые шаги. Кто-то открыл и плотно прихлопнул за собой дверь. И от этого по-хозяйски плотного хлопка в доме что-то сразу изменилось. Вещи остались на местах: и стол, и старинные стулья, и гераньки на окнах, и не подходящая к общей обстановке, сурового вида железная кровать, накрытая серым суконным одеялом и отгороженная от комнаты самодельной этажеркой с книгами и журналами, — всё осталось на местах. Но Алёшка ясно почувствовал напряжение, которое вдруг установилось в сыром, пахнущем геранькой воздухе комнаты. Он видел, как Юрочка поспешно сбросил ногу с ноги, подобрал руки, на его беспечное лицо легла хмурая тень ожидания.